Время вестников (сборник): Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников

Поэтому обер-лейтенант молча удалился. Не хлопая дверями за отсутствием в шатре таковых и гордо пропустив мимо ушей брошенное вслед: «Эй, штандартенфюрер, так как насчёт тёплого местечка при дворе?»

«Ах, Елена, Елена… Как она могла? Воистину, имя женщине — вероломство, и есть она, как говорил блаженный Августин, тварь хилая и ненадёжная… Впрочем, что я бы мог теперь предложить? Пустой кошелёк и лопнувшие прожекты? Нет, здешние дамы, хоть и восхищаются куртуазными романами, на практике ценят нечто более материальное, с перспективами и персональным замком… Она предпочла другого. Ну да, я же не брал с неё никаких клятв сидеть на берегу, проливая слёзы в ожидании моего возвращения. А если бы я вообще не вернулся? Ей жизнь надо устраивать, вот она и поступает по мере своего разумения».

Странное дело, фон Райхерт был знаком с Еленой-Даниэлидой всего несколько дней, а горечь от осознания того, что ему предпочли другого, оказалась так велика… Та самая последняя соломинка, сломавшая спину верблюду.

Над Средиземным морем собиралась гроза. Одна из тех летних гроз, что зарождаются из множества маленьких облачков, сливающихся в свинцово-синюю тучу на полнеба, коротких и бурных, с хлещущим ливнем и дробью мелких градин. По руинам брошенной башни гулял ветер, посвистывая, передвигая с места на место крохотные барханичики. Старая корявая олива трясла на ветру жёсткими светлыми листьями и заунывно поскрипывала. Купленный в долг бурдюк кислого местного вина иссяк и стал похож на высушенную солнцем тушку громадного мерзкого насекомого.

Жизнь была отвратительна и бессмысленна. Настолько бессмысленна, что утративший способность к здравому рассуждению разум начал прикидывать крепость ветвей оливы и вероятность того, что старый кожаный ремень выдержит тяжесть человеческого тела.

— В винной бутылке не сыщется спасения от невзгод мира, — презрительно хмыкнув, проговорили рядом на чистейшем языке Гейне и Гёте, с лёгким акцентом коренного и истинного берлинца. Мессир фон Райхерт повернулся на звук — медленно, точно опасаясь того, что голова соскользнёт с шеи и упадёт, футбольным мячом покатившись по песку.

Солнце ещё не скрылось за грозовыми тучами, и косая синеватая тень лежала у самых ног германца, обутых в стоптанные и прохудившиеся сапоги. Тень, отбрасываемая мужчиной почтенных, но ещё не старых лет, чьи тёмные волосы едва подёрнулись сединой. Благородно-аристократические черты узкого лица, чёрный костюм («Не нынешних времён, века так семнадцатого…» — механически отметил германец), шпага с гардой в виде переплетённых серебряных ветвей на правом боку, под левшу. Лихо надвинутый наискось чёрный же берет, украшенный вычурной пряжкой с алым рубином и маленьким белым пером цапли. Камень ослепительно сверкал, разбрасывая вокруг радужные вспышки.

— Милорд… — в уставшем и вялом разуме германца, скрежеща, внезапно сдвинулись тяжёлые жернова, затянутые пылью и плесенью. То, что память скрыла в потайном чулане, что предпочла не ворошить лишний раз. Разрозненные куски мозаики, вставшие на свои места, трактир на Алансонской дороге, нормандский лес, монастырь сестёр-бенедиктинок в Мессине… — Он же мессир де Гонтар из Лангедока. Знаете, я догадывался, что рано или поздно вы объявитесь. Что, будете насмехаться и говорить: «Ну вот, а я же вас предупреждал»? Интересоваться, где моё взятое на шпагу герцогство, замок, прекрасная супруга, породистые гончие и золотые зубы?

— Пожалуй, не буду, — господин, именовавший себя «мессиром де Гонтаром», обошёл вокруг сидевшего на развалинах стены германца, как вокруг прелюбопытного музейного экспоната, сочувственно цокая языком и покачивая головой. Пряжка на берете сияла, дробя исчезающие солнечные лучи, окрашивая их алым. — Зачем зря глумиться? Сами всё понимаете. Должен сказать, я напрасно опасался вас. Год вашей жизни в XII веке ненамного изменил создаваемую мной картину Вселенной.

— Но всё-таки Барбаросса остался жив, — пробормотал бывший обер-лейтенант. — А ваша «тёмная фигура», де Фуа, умер. Ведь на самом деле его звали совсем не де Фуа, правильно? Это был Шатильон, Рено де Шатильон, которому якобы отрубил голову сам султан Саладин?

Де Гонтар едва заметно дёрнул углом тонкогубого рта:

— Ну надо же, догадались наконец… Де Фуа — большая потеря, но это никак не ваша заслуга. Ещё — новым королём Франции стал не совсем тот человек, которого я и мои союзники предназначали к престолу, но и эта победа не ваших рук дело… А Барбаросса — что ж, пусть старикан ещё потопчет землю, пока от него не избавятся собственные отпрыски. Недолго осталось ждать. Впрочем, вам-то что?