Время вестников (сборник)

— Чего ты меня?! — оглушительно заржал Барбаросса. — А не наоборот, точно? Ххе! Из пеленок едва вылезли — а все-то им подвиги вершить, скудоумным!..

И, размашисто загребая одной рукой бурную воду, а другой волоча «спасителя» за шкирку, престарелый император попер к берегу, как танк через болото, весь в пене и брызгах, успевая на ходу ругаться на чем свет стоит, костеря Палестину, Крестовый Поход, Иерусалим, верных сподвижников и Божий мир без исключения. У самого берега Барбаросса поскользнулся, всем немалым весом грянувшись на мокрые, облепленные тиной валуны — что на краткое мгновение прервало поток извергаемых им ругательств и позволило некоему доблестному шевалье первому подлететь к грохнувшемуся старцу. С диким воплем «Хвала деве Марии, наш император спасен!» сей отважный рыцарь принялся вытаскивать грузного правителя на берег. Лишенный поддержки Гунтер тоже шлепнулся, но ему, в отличие от Барбароссы, никто помогать не спешил. Говоря по правде, на мессира фон Райхерта просто никто не обратил внимания. Германского императора общими усилиями выволокли на сушу и с непрерывными молитвам и призывами к Господу начали приводить в себя — что, как скоро выяснилось, было излишне. Барбаросса отпихнул доброхотов, рявкнул на совершенно безвинного отпрыска, сипло потребовал коня и повелел начинать общую переправу.

О борющемся с течением и с трудом выкарабкивающемся на берег мессире фон Райхерте он и не вспомнил. Единственным, кто уделил внимание насквозь промокшему и стучащему зубами крестоносцу, был принц Фридрих фон Штауфен-младший. Подъехав и сверху вниз глядя с высоты конской спины на копошащегося в грязи человека, его светлость вполголоса, однако довольно внятно процедил:

— Какого дьявола вы это сделали?

— Как? — забормотал туго соображающий Гунтер. — Но как же можно было поступить иначе, это ведь Барбаросса, ваш почтенный отец, император…

— Это ярмо на моей шее! — только спустя несколько дней германец понял, что от неминуемой смерти в водах Салефа его вторично спас Барбаросса, громогласно потребовавший Младшего к себе. Еще мгновение — и потерявший контроль над собою наследник вполне мог столкнуть Гунтера обратно в водные хляби. Но Фридрих-младший лишь ругнулся себе под нос, развернул коня и ускакал.

Бывший обер-лейтенант остался сидеть на берегу шумящей речки Салеф, капая водой и постепенно замерзая. Спустя какое-то время рядом объявился Мишель де Фармер: кто-то из свитских рассказал ему об инциденте у реки, и, встревожившись долгим отсутствием приятеля, нормандец отправился на поиски. Застав Гунтера в столь плачевном положении, Мишель усадил его на круп своего коня и торопливо погнал в лагерь.

Хлопоты оказались напрасны — к вечеру того же дня у германца началась простуда, плавно перешедшая в крупозное воспаление легких с лихорадкой и прочими радостями жизни.

Середина июля.

Где-то между Тиром и Аккой, побережье Святой Земли.

Полтора последующих месяца сохранились в памяти германца отрывочными воспоминаниями, подернутыми флером горячечного бреда и внезапных прояснений рассудка. В эти мгновения здравого восприятия реальности он осознавал, что лежит в покачивающемся и медленно движущемся фургоне, задыхаясь, непрерывно кашляя и сплевывая набившиеся в горло вязкие сгустки. Память сохранила смутный образ некоего появлявшегося рядом человека, старательно потчевавшего страждущего омерзительными на вкус снадобьями — от которых, впрочем, становилось немного лучше. В один из периодов просветления обер-лейтенант вспомнил, что среди его имущества должна лежать штатная армейская аптечка «Юнкерса». Возможно, лекарства XX века и могли ему помочь — если бы, шаря трясущимися руками в полутьме фургона, он сумел бы разыскать мешок со столь необходимой коробкой, помеченной красным крестом и обтянутой темно-зеленым фетром.

За это время армия Барбароссы, продвигаясь на юг вдоль побережья древней Палестины, миновала Антиохию, Латакию, Триполи, Тир и с каждым днем приближалась к осаждаемой сарацинами Акке. Ничего этого Гунтер не знал и не видел, цепляясь за жизнь и упорно пытаясь выстоять в борьбе с распространившейся инфекцией.

Организм победил. В неведомо какой день неизвестно какого месяца германец проснулся, чувствуя себя совершенно ослабевшим — но вроде бы живым и очень голодным. Прополз к заднику фургона, откинул полотнище и выглянул, узрев с одной стороны сияющее всеми оттенками зелени и лазури море, а с другой — пологие, мягких очертаний холмы, рваную зелень пальм и повозки, неспешно движущиеся под аккомпанемент ржания, скрипа, хлопанья бичей и криков погонщиков. Над армией висело вставшее уже привычным облако вонючего тепла, под тяжелыми колесами хрустел светлый песок, с моря тянуло свежестью и водорослями. Орали парившие над берегом чайки — крупные, белые, с черными головами и алыми клювами.