Время воды

«Дорогой Виктор!

Теперь я знаю, что это можешь быть только ты.

Не люблю писать писем, но заставляет необходимость.

За мной уже неделю следят. Уже неделю совсем не пью. Чертовски хочется пива и шавермы. Но нынешние возможности мои ограничены. Пытаюсь оторваться от слежки путем левитирования. Пока безуспешно.

Смею предположить, что ты сумел обнаружить тайник самостоятельно. Это значит, что ты кое-чему у меня научился. Из этого же следует, что дела у тебя складываются хреново, а меня в городе по-прежнему нет. Может быть, тебе доложили, что я схвачен или убит. Может быть, это правда, может быть, только слух. Мне самому не хотелось бы в это верить. Я моряк, для меня лучше утонуть, чем быть застреленным.

Я также надеюсь, ты читаешь эту записку не под дулом пистолета.

В этом свертке — загранпаспорта на тебя и твою подругу (думаю, что она у тебя все-таки есть), а также карта маршрута с подробными пояснениями.

Действуй немедленно.

Следуй не букве, а духу.

Помни: побеждает не тот, кто держит под контролем реальность, а тот, кто контролирует фантазии.

Вечно Ваш К.»

Эпилог

Мы добирались до острова целую вечность. Сначала самолетом, который, как мне показалось, просто застрял в сгустках багрово-синих туч. Потом тряслись в душном автобусе вместе с папуасами и их домашним скотом. Затем болтались на корме огромной моторной лодки, где я то и дело свешивался с борта, делясь с океаном скромным пайком. Если я засыпал, то ненадолго. Во сне мне чудилась погоня: какие-то невзрачные, но быстрые люди бежали за мной, догоняли, хватали за руки и надевали на голову мешок.

Катерине качка была нипочем, она жевала тунца, пила «Петит-шаблиз» из бутылки и читала комментарии Набокова к роману «Евгений Онегин» на английском. Последнее испугало меня всерьез.

Когда мы наконец сошли на берег (это был горячий белоснежный песок), я попробовал убежать от нее, но не смог: моя голова закружилась, и, чтобы успокоить колебания внутри, я замер, облокотившись о шероховатую пальму. С одного из деревьев раздался пронзительный смех, напомнивший мне о Родине. Я не стал поднимать голову. Кто смеялся — обезьяна или попугай — и над кем — мне было безразлично в ту минуту. Катя сбросила с себя туфли (шпильки застревали в песке) и строгую колониальную двойку, облачилась в невесомый полупрозрачный хитон цвета спелой лесной земляники, цвета и запаха ее губ.

— Что ты чувствуешь? — спросила она, прислонив к моему паху обтянутое алым шелком бедро.

— Я хочу пить, — ответил я, вздрагивая.

— Пойдем, до бунгало недалеко, — сказала она и погладила мою спину своей волшебной рукой, вверх-вниз, вверх-вниз.

Ее прикосновение помогло — все во мне поднялось и наполнилось силой. Она гладила меня, и мы шли. Это был физиологический феномен, приятный и необъяснимый.

Бунгало нехотя приближалось. Двухэтажная бревенчатая постройка с верандой, оборудованной под летний бар. К стойке сбегались семь столиков, проткнутых посередине пестрыми зонтиками. Все свободны. Вокруг них росли пальмы с бананами. В центре участка в песок был врыт псевдо-тотемный столб с вырезанным на нем чем-то многоруким, многоглазым и улыбающимся.

Позже я узнал, что это было основное и единственное строение острова. Очищающий минимализм, раскрывающий бесконечность пространства. Несбыточная мечта человека, запертого в душной коробке посреди кровожадного города. Точка между небом и морем.

— Точка свободы, — сказала Катя.

«Умна, — подумал я, — умна и хороша, мне будет с ней удобно».

Добредя до первого столика, я опустился в шезлонг, Катя села напротив, скрестив гладкие голые ноги. Обезвоженная, непричесанная, в имитирующем одежду хитоне, она казалась божеством и животным одновременно.

— Погоди, я устрою тебе, — сказал я сдавленным голосом. — Вот только немного попью.

— Торопись, — улыбнулась Катя. — Эй, гарсон, принесите воды!

Из-за стойки выпрыгнул смуглый, обросший белой бородой человек в гавайской рубахе и направился к нам, изображая руками какие-то знаки.

— A cup of water, boy, — попросил я.