Время воды

Руководствуясь инстинктом самосохранения, братья разделили права и обязанности. Старший Героглу взял под контроль финансы и обосновался в Лос-Анджелесе, подальше от государственных и самодеятельных карающих органов. Там, на крыше самого высокого небоскреба, он построил бассейн и наполнил его золотыми монетами, чтобы купаться в золоте. Средний Героглу взял под себя пароход. Как утверждал мутноватый иллюзорный Сан Саныч: «чтобы не забывать о береге», средний брат возил с собой гарем наложниц и стадо белых породистых осликов. Младшему Героглу достался склад на Мучном переулке, главным развлечением для него стал процесс разглядывания, ощупывания, пережевывания и глотания пищи. В общем, все трое оказались довольными и пестовали в себе те пороки, к которым имели наибольшую склонность…

Керим Героглу, явивший себя с другой стороны решетки, не походил на героя соцреализма. Керим Героглу был низким, потным и толстым человеком, похожим на тающий шарик мороженого, человеком, готовым продать за еду главный секрет родины. Он имел перманентно скользящий взгляд, которым, словно паутиной, опутал меня с ног до головы. Черты его лица были невыразительны и мелки, за исключением мокрого рта с окисленными золотыми зубами. Согласно законам соцреализма, так выглядел классический негодяй, трус и подлец. В Костамукшах субъекты с такой комплекцией и мордой лица проводили бы день за днем в нарядах, выдраивая до блеска и беспамятства загаженные унитазы. Здесь, на «гражданке», у этого человека была неограниченная власть, деньги, уважение и героическая репутация. И ни соцреализм, ни Сан Саныч не объясняли, по каким причинам Керим Героглу занимал то место, которое он занимал…

Керим Героглу подошел к самой решетке, часто перебирая коротенькими ногами, вмялся податливым телом в железные прутья и с вызовом спросил:

— Хочешь работать на меня?

— Хочу, — ответил я без выкрутасов.

— На меня многие хотят работать, — кивнул Керим и засмеялся, как ослик.

Мне не понравилась шутка, и я промолчал.

— Образование есть? — спросил младший Героглу, успокоившись.

— Инженер.

— Культурный. Воровать, значит, не будешь. Не будешь ведь воровать? Что молчишь, не понимаешь меня, что ли, да? — Керим сглотнул слюну, накопившуюся в отвислых полостях рта.

— Не буду.

— Пьешь много?

— По праздникам.

— Плохо. В России праздников много… Жена есть у тебя?

— Невеста.

— Познакомишь? — Керим засмеялся и отступил на шаг, хотя между нами была решетка. — Это шутка, не обижайся, земляк. Семейный человек лучше работает. На нем жена висит, дети…

— Так, — согласился я, пряча руки в карманы.

— Ну, если понимаешь, то приходи завтра в половину девятого и делай все, что тебе говорят. Закрываемся в шесть, но, если надо, работаем до последнего уважаемого клиента. Клиента надо уважать больше, чем хозяина, то есть меня. Зарплата по пятницам. Трудовой книжки не надо.

— Сколько будут платить? — спросил я, безуспешно пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Никто не жалуется. Десять «бакинских» с тонны даю на бригаду. Опоздаешь — заплатишь, украдешь — пожалеешь. Вот так. Это тебе не на государственной фабрике. Это частная собственность, то есть моя. Больше тебе ничего знать не надо.

— Я подумаю, — негромко произнес я.

Это временно, все это временно, говорил я про себя в такт шагам, следуя по длинному полутемному коридору на выход. Когда я выбрался из склада наружу, Мучной переулок показался мне старым, беспомощным и порабощенным кем-то чужим.

Глава 10. МЕХАНИЗМЫ САМОЭКСПЛУАТАЦИИ

Так неожиданно, вопреки собственным теоретическим выкладкам, я стал переносчиком тяжестей. Низшим звеном в цепи эксплуатации.

Липовый «СИФ Слынчев Бряг» Снеткова, трагический роман с Жанной, сугубо телесный роман с Леной, отсутствие друзей с четкими представлениями о смысле жизни, изменившиеся правила поведения общества — все эти факторы разрушили мои жизненные принципы.

Как субъективисту мне казалось, что жизненные принципы разрушены у всех прочих людей. Люди самым бессмысленным образом стояли у кульманов и станков, в то время как сырье для производства закончилось, заводы не выпускали продукции, зарплату платили непонятно когда и непонятно за что или, чаще всего, не платили вовсе.

Другие люди, живущие в телевизоре, пытались оправдать нарастающий беспорядок с точки зрения науки, называя происходящее то продолжением выбранного курса, то демократическими преобразованиями, то экономическими реформами, то шоковой терапией, впрочем, держались они не слишком уверенно, словно забыли текст выступления или придумывали его на ходу.

Газеты резали правду-матку о событиях семидесятилетней давности, разоблачая мертвых кумиров. Компанию мертвецам составляли желающие платных сношений девицы и бесконечные объявления о купле-продаже. События же дня сегодняшнего описывались пространно и неопределенно, отчего казалось, что автор либо врет, либо не владеет вопросом.

Словом, все чувствовали себя неспокойно, никто не понимал ничего.