Время воды

Он провел меня в круглый зал, размером с цирковую арену, посредине которой стоял единственный стол, сервированный на две персоны. Справа в стороне вытянулось полдюжины официантов одного роста, с одинаковыми прямыми проборами. За столом сидел Косберг и сосредоточенно жевал что-то скользко-тягучее. Он был в черном смокинге и белоснежной рубашке с хрустящим воротником, выложенным поверх пиджака, на уровне солнечного сплетения проглядывалось золотое распятие, довольно большое, способное быть оружием. Седые волосы каперанга, обычно всклокоченные, были зачесаны назад и смазаны чем-то блестящим. Его глаза тоже влажно блестели, выдавая некоторое нездоровое возбуждение. Развратный, пресыщенный жизнью миллиардер-эксплуататор, наркоман, трипероносец и алкоголик, типичный завсегдатай сатирической страницы газеты «Известия» — вот кого он мне сейчас напоминал.

Косберг поприветствовал меня взмахом вилки, не переставая передвигать челюстями, будто что-то прочно пристало к его зубам и нёбу.

Я опустился на стул, заткнул салфетку за ворот и повел носом. Вид и запах горячих и холодных закусок закружил голову, заставив забыть обо всем, включая Косберга.

Он напомнил о себе сам, сухо щелкнув пальцами:

— Отомри, Виктор, не позволяй гипнотизировать себя мертвым тушкам животных. Это всего лишь еда, — пробежался пальцами по столу, чуть касаясь тарелок и поясняя: — Кабельяно, бужеле, буйабес. Блюда моего афродизиака.

— Красота, — выдохнул я. — Неужели мы будем все это есть?

— Не мы, дорогой Виктор, а я, — каперанг возобновил пережевывание. — Что можно одному афродизиаку, то другому — нельзя.

В ответ я побелел, потом покраснел, тупо глядя на трудящиеся желваки каперанга. Но потом нашелся и сделал вид, что просто не хочу этого кушать, просто не люблю буйабес, не уважаю. Это был правильный ход, этим ходом я переиграл Косберга. Он бросил жевать и сплюнул:

— Еб…ные трепанги, кто их придумал? Целиком глотать страшно, разжевать невозможно. А ты молодец, понял главную вещь.

— Что за вещь? — процедил я сквозь зубы.

— Ценная вещь, свойство ума: в рестораны ходят не для того, чтобы кушать. Я, например, когда хочу кушать, ем шаверму. Я люблю шаверму. Но никогда не закажу шаверму в ресторане, потому что такое здесь западло. В рестораны ходят для того, чтобы показать свои финансовые возможности, свою крутизну, показать другим, что ты более правильный, чем они.

— Типичное жлобское поведение, — перебил я.

— Вот именно. А с кем, ты думаешь, нам придется иметь дело, с интеллигентами? Тогда милости прошу в рюмочную. В ресторане нельзя показывать, что ты голоден, надо делать вид, что ты сыт, даже пресыщен. Чаевых ни в коем случае не давать, пусть думают, что ты из-за копейки готов удавиться сам и удавить кого угодно. Именно так создается образ. В современном мире внешнее важнее внутреннего, а образ важнее сути. Мы с тобой должны источать животную силу. И демонстрировать ее надо так, чтобы это крепко засело в чужих головах… Виктор, в мире есть разные силы. Сила трения, сила сопротивления, сила сжатия. Закон — тоже сила. Знание — сила. Но этими силами можно пренебрегать, если у тебя есть «бабки». На сегодняшний день главная сила в «бабках». И в жлобстве. Так что начинай и показывай.

— Но здесь никого нет, — возразил я. — На нас некому смотреть. Нам некому хамить. Мы зря морим себя голодом.

— Ты опять ошибаешься, Виктор. Раз мы сидим здесь, нас уже считают богатыми. А на богатого человека смотрят всегда. Как правило, не в упор, потому что это опасно, чаще наблюдают исподтишка, подглядывают, подсматривают. Бедных возбуждает чужое богатство. А богатого человека возбуждает внимание. Возбуждает и пугает одновременно. Бедный человек — вуайер. Богатый — эксгибиционист.

Косберг замолчал и стал есть. А я пытался отвлечь себя от вида еды мыслями о богатстве, эксгибиционизме и жлобстве.

— Рассуждая о деньгах и жлобстве, я говорил не о нас. Я рисовал среднестатистический портрет зарождающегося сословия. Думаю, ты согласишься со мной и признаешь, что возникновение и дальнейшее существование представителей этого сословия проблематично и неестественно, — каперанг обвел измазанным в кетчупе указательным пальцем пустой зал (пригнувшиеся от его жеста официанты были не в счет). — Богатство, свалившееся, а точнее, выпавшее этим людям из порванных штанов плановой социалистической экономики, несоизмеримо с их моральными качествами и умственными способностями, — продолжил Косберг и с некоторой печалью посмотрел на заполненный стол. — А упало на них ни много, ни мало — девяносто процентов всех потенциально возможных ресурсов. На этих людях нет ни намордника, ни даже какого-нибудь жалкого поводка. Они одурели от денег, как сорвавшаяся с цепи собака. Они раздирают на части все, что еще осталось от нашего могучего государства. И были бы это люди, а то ведь сплошные наркоманы, извращенцы и педики. Надеюсь, я ответил почти на все твои туалетные «почему»?

Я кивнул.

— Что же ты, Виктор, не ешь ничего?

— Я не ем пищи с кровью, — небрежно ответил я, стараясь не смотреть на блюда.