Время воды

Я лежал на голубом кафеле рядом с белоснежной мраморной ванной, полуобернутый половым ковриком, расслабленный и малокровный, то ли похмельный сатир, то ли недобитый Марат.

Вокруг меня сконцентрировалась вязкая ватная тишина. Изредка ее тяжелая вязь сотрясалась падением водяных капель, которые, словно почки весной, набухали на кончике крана. Набухнув как следует, они с чмоканьем отрывались, с тупым безразличием летели вниз и разбивались в блестящую пыль о твердый холодный мрамор.

Острое желание вспомнить, что же все-таки произошло, заставило меня подняться на четвереньки, то есть перейти с уровня насекомого до животного уровня, что было уже неплохо. Чтобы стать человеком, мне нужно было добраться до бара «Гена и Фима», где было все достаточное и необходимое для возобновления и продолжения разумной жизни.

Сходу встать и пойти, держась ровно и прямо, как плоскостопный курсант кремлевской дивизии, я не решался. Но ползти было долго, поэтому я продвигался полупрыжками, как раненый тигр или человек, идущий ради подвига на зияющую амбразуру.

Бар оказался невежливым образом взломан, скорее всего, вчера, скорее всего, именно мной. Внутри было ароматно и скользко от пролитых мимо рта вин. Я тяжело привалился к первой нетронутой бочке и крутанул кран на два оборота, предварительно открыв рот. Приблизительно шестьсот граммов, или три стакана сухого из южной Бургундии, восстановили во мне некое подобие интеллекта. Я закрыл глаза и несколько минут беспечно рассматривал радужные пузыри, плавно колыхающиеся на внутренней стороне век. А затем, когда совсем отпустило, начал последовательно вспоминать вчерашний день.

Утро, день, рождение вечера я вспомнил досконально, до самых казенных бытовых мелочей. Ничего особенного, обычная возня. Но вот возникает женщина!..

Дальше процесс вспоминания пошел тяжелее, с разрывами… Вот она меня собою смутила, напугала чем-то внутренним, тем, от чего затем отвлекла внешним. Внешними данными. Видимо, они были неординарными… Вот она отвела меня за колонну и опоила зельем. Затем я пошел за ней на выход, пошел, как приклеенный. Затем ее капроновое колено уперлось мне в грудь, это происходило уже на заднем сиденье автомобиля. Я мог отличить это колено от тысяч других, я запомнил его навсегда, как и выпученные от восторга и страха глаза наблюдающего за нами Василия… Затем место действия перенеслось в мою квартиру. Я лежал поперек кровати, обездвиженный, обессиленный, практически парализованный, но почему-то счастливый, и, удерживая пальцем правой руки тяжелое веко, сквозь пьяный туман наблюдал за Катериной. На ней не было ничего лишнего. Немыслимо дорогие вещи бессмысленного назначения были с неистовством разбросаны по квартире. Не помню, чтобы я их срывал, наверное, эти вещи были сшиты каким-то особенным способом и в нужный момент спадали сами собой. На Кате были только перчатки из молочно-белой резины и высокие сапоги, переливающиеся, как чешуя у кобры. Прежде я видел нечто такое в фильмах для неуверенных в либидо мужчин, видел нечасто и в плохих копиях. Этот бизнес был вне нашей правовой компетенции, порно-индустрию монополизировала «Родина-3» и, надо сказать, небезуспешно применяла для управления настроением люмпенов и прочих плебейски ориентированных элементов. В порнографии же, демонстрируемой Катей, напротив, проявлялся некий аристократизм. В ее действиях улавливался четкий, призывающий совокупиться ритм. Словно дикая голодная хищница, преследующая дичь, она ловко, изящно и эротично потрошила содержимое моих вещей, виртуозно взламывала створки платяного шкафа и ящики письменного стола.

Я любовался ею и одновременно недоумевал, отчего моя персона вызывает у нее столь буйный интерес. Такой женщине полагалось быть не здесь, рядом с пьяным неприметным человеком, не гражданским и не офицером, обеспечивающим избирательную дезодорацию общества. Ее место там, где круглый год лето, где получают Оскары, изобретают моды, катаются на яхтах, жуют пищащих от ужаса мидий с золоченых тарелок, среди одного процента обезумевших от безнаказанности дорого одетых обезьян, среди моих потенциальных противников. Мы с ней были безнадежно несоединимы, безнадежно разнородны. Но она была здесь. И я не смел да и не мог об этом спросить. Я просто смотрел.

Но все же она не нашла в моем доме интересующих ее документов. Ни в компьютере, ни в морозильнике, ни под паркетом, ни за портретом Косберга, который висел над письменным столом в кабинете. Не нашла, главным образом, потому, что их не было. Ибо самые важные сведения были спрятаны в надежном месте, недоступном для вульгарного вскрытия — у меня в голове. А моя голова в тот момент находилась не на моих сильных плечах, но катилась, блаженствуя и смеясь, сама по себе, а точнее, по мягкой сочной траве — где-то в незапатентованном филиале райского сада на границе царств Бахуса и Морфея.

Малопьющей Екатерине путь туда был заказан. Чтобы оказаться рядом с моей головой в том саду, ей элементарно не хватало воображения, коньяка и тех снотворных таблеток, которые она добавила в мой коньяк…