Время Волка

Но впечатление это было обманчивым. Музыка музыкой, а пошкодить Лёнька тоже был не дурак. Очень нам с Лёнькой нравилось в кино ходить, особенно вместо уроков. В Сочи тогда работал кинотеатр «Смена», на входе в который стояла очень суровая билетёрша тётя Маруся. Не знаю почему, но её звали именно Марусей, а не Машей или Марией. Тётя Маруся носила толстенные очки с двойными стёклами и старомодное платье с кружевным воротником и длинными рукавами, которое не меняла, кажется, даже летом. Прошмыгнуть мимо неё без билета было невозможно, а денег нам всегда не хватало. Мне выдавали карманные, но если на них взять два билета в кино, то уже не оставалось на мороженое и газировку. А кино без мороженого и газировки — уже не кино! И мы нашли замечательный способ заработка — толклись у гастронома в ожидании, что «выкинут» какой-нибудь дефицит. И когда дефицит «выкидывали», мы договаривались с какой-нибудь бабулечкой в очереди, что купим лишнюю палку колбасы или пакет муки (дефицит выдавали нормированно, например, не больше килограмма в одни руки), а потом бабулечка у нас товар заберёт. За труды мы получали рубль сверху, и тогда уж пировали! Как нас не поймали, сам удивляюсь, ведь это была спекуляция чистой воды. Но в Сочи всегда проще смотрели на такие вещи, а уж на детей и подавно никто внимания не обращал.

Но чаще всего мы сбега́ли на море. Купаться начинали с апреля, и если простужались, то всячески отрицали дома факт купания. Зато уже в июне считалось особым шиком в компании приезжих с пренебрежением сказать: «Море? Ой, да надоело это море!» Как мы только не старались разнообразить пляжный отдых, какие только игры не изобретали! Прыгали с бун: с разбега, «солдатиком» или «бомбочкой», поднимая столпы брызг. Буны зарастали склизким мхом, так что даже ходить по ним с непривычки было сложно, не то что бегать, но мы как-то умудрялись. Плавали наперегонки, кувыркались в воде, ходили по дну на руках, болтая ногами в воздухе. Ныряли за рапанами и мидиями, а потом жарили их на костре, и, казалось, не существовало на свете ничего вкуснее. Лёнька однажды здорово рассёк ногу об острую ракушку, но бабушке его мы ничего не сказали, иначе она бы сразу поняла, чем мы занимаемся вместо школы. Лёнька сам обрабатывал рану спиртом из запасов Серафимы Ивановны и старался при ней не хромать. В общем, он превращался в нормального, своего парня. Только что заикался.

Курили, конечно. Тогда, после войны, почти все мальчишки курили. Собирали бычки, раздербанивали их, вытряхивали остатки табака, сушили, заворачивали в папиросную бумагу и курили. На углу улицы Горького был удивительный табачный магазинчик, в котором стены и мебель неизвестный мастер расписал под хохлому. Нам, мальчишкам, сигареты не продавали, да у нас и денег на них лишних не водилось, но, если долго вертеться у входа, можно дождаться какого-нибудь сердобольного дядечку, который откликнется на слезливую просьбу «угостить папироской». С другой стороны, можно было от такого же дядечки и по шее получить, это уж как повезёт.

А в аптеке напротив продавались мятные таблетки. От кашля, кажется. Стоили какие-то копейки, и мы их скупали и жрали как конфеты. В аптеке стояли огромные чёрные диваны, обитые кожей, и Лёнька, от которого всё равно толку не было в общении с продавцами, всегда садился на один из этих диванов, как король, и ждал, пока я отстою очередь и куплю мятные таблетки. Зато именно он добывал алкоголь. Говорю же, странное мы были поколение. Вроде ещё пацаны пацанами, самолётики мастерили и крышки от лимонадных бутылок на рельсы перед проходящим поездом подкладывали, чтобы раскатал их в монетки для коллекции. И одновременно интересны нам были вполне взрослые удовольствия.

Вино в Сочи делали чуть ли не в каждом доме: у всех во дворах виноградники. И налить ребёнку стакан вина считалось абсолютно нормальным. Но вино, к тому же отмеренное родителями, нас скоро перестало удовлетворять. У Серафимы Ивановны в доме всегда хранился спирт — исключительно для медицинских целей. Сама она могла выпить рюмку только в компании, по большим праздникам или по случаю гостей. Но спирт в кухонном шкафчике у них не переводился, его бабушка Сима считала лучшим лекарством от половины существующих болезней. И Лёнька время от времени отливал из пол-литровой бутылочки. Мы разводили спирт водой и, как взрослые, пили, закусывая чёрным хлебом из булочной и уворованным с чьего-нибудь огорода помидором или огурцом. Потом нужно было обязательно добыть мятных таблеток и успеть незаметно почистить зубы, чтобы родители не почувствовали запах. Я пару раз так попадался, и мать нещадно охаживала меня ремнём. А Лёньке всегда везло. Возможно потому, что все наши попойки мы всегда подгадывали под дежурство бабушки Симы, а с дежурства она приходила еле живая, не обращая ни на кого внимания, ложилась спать, и раньше следующего утра к ней подходить не стоило.