Время, вперед !

- Ермаков заступил? - спросил он, подумав.

- Заступил. С восьми начали. Заливают последний башмак.

- И быстро льют?

- Обыкновенно. Как всегда. Маргулиес не разрешил больше тридцати замесов в час.

- Ясно. Без подготовки. Сколько ж они ровным счетом должны залить кубов в этот башмак?

- Осталось кубов восемьдесят.

- А потом?

- Потом новый фронт работы. Будут ставить машину на пятую батарею. Часа три провозятся. То - се. А с шестнадцати часов мы начнем. Ну?

Бригадир задумчиво осмотрел свою загородку, чистую скатерть на столике, вымытую посуду, волнистое зеркальце на дощатой стене, шаль в дверях и, усмехаясь, мигнул Сметане:

- Как тебе нравится такое дело? Был холостой и вдруг стал женатый. Ожидаю прибавления семейства. На тебе!

Он сконфуженно накрутил чуб на коричневый указательный палец и медленно его раскрутил.

И вдруг, быстро метнув карими глазами:

- Ханумова видел?

- Видел. Как же! Через все строительство впереди бригады под переходящим знаменем, в призовых штиблетах. Прямо командарм-шесть, черт рыжий.

- А что ребята из других бригад про него говорят?

- Ничего не говорят. Думают, что он непременно Харькову воткнет.

- Непременно он?

- Непременно он.

- Так-таки прямо на него и думают?

- Так и думают.

Ищенко покраснел, отвернулся и стал бестолково шарить по подоконнику.

- А Мося?

- Землю носом роет.

Ищенко так и не нашел очков. Он выругался, швырнул коленом табурет и выскочил на улицу.

Шурины мальчики уже прибивали снаружи к бараку известный плакат с калошей.

Ищенко притворился, что не видит.

- Хозяин, гляди! - закричали мальчики. - Во! Специально для тебя рисовали. Ты не отворачивайся.

Бригадир глянул исподлобья, через плечо, на плакат.

- Можете его вашему Ханумову на спину повесить, - сказал он негромко, а нам этого не треба.

Он опустил голову, натужил шею и пошел бычком, бодая ветер и пыль, часто перебирая босыми ногами по черствой земле.

Догнал Сметана:

- Ты куда?

- На участок. Ясно.

Он остановился:

- Слухай, Сметана. Ты тут пока что бригаду нащупай. Понятно?

- Ладно.

- Нащупай и прощупай.

Сметана тотчас повернул назад.

Возле барака стоял турник.

Сметана разбежался, высоко подпрыгнул, схватился за штангу, встал на вытянутые руки, откинул голову, жмурясь на солнце, и вдруг, сломавшись пополам, быстро закрутился вокруг упругого прута, мелькая сандалиями и заголившейся сливочно-белой спиной.

Из его карманов летели во все стороны медные деньги, пуговицы, карандашики, перья, обеденные талоны.

XII

Они долго ходили по участкам, отыскивая подходящее место.

Утро разгоралось.

Загиров плелся, как собака, за Саенко.

Каждую минуту он трогал нагревшуюся пряжку стеганой саенковской безрукавки и жалобно говорил:

- Слушай, Коля. Зачем далеко ходим? Давай сядем здесь. В чем дело?

Саенко, не оборачиваясь, отвечал:

- Твое дело шестнадцатое. Ходи.

Ветер менял направление и тишал.

Громадные полотнища знойного воздуха веяли с востока степной сушью. Плотно сгруппированные облака струились голубыми волнистыми тенями с горки на горку, с барака на барак. Черные плоские толевые крыши, дрожа, испарялись на солнце, словно облитые эфиром.

За оконным парком было неудобно: много мух, слепней, все время люди.

Возле дороги - чересчур душно; бурая пыль стояла до неба знойной полупрозрачной стеной.

Под железнодорожным мостиком - частый грохот составов,

На горе рвали руду - летали пудовые осколки.

Можно было бы пойти на озеро, под сваи ЦЭСа, но далеко - пять километров.

Загиров покорно шел за Саенко.

Вчера Загиров проиграл Саенко все свои сбережения - сто пятнадцать рублей. Несколько раз ходил в сберкассу брать с книжки. Выбрал все. Остался на книжке один рубль.

Они играли весь день на горе и всю ночь под фонарем за бараком. Прогуляли смену. Больше денег у Загирова не было.

Сто пятнадцать рублей!

Загаров был оглушен несчастьем. Он даже плакал сначала. Отошел, понурившись, сел на корточки к дощатой стене и развез кулаком по скулам несколько мутных слез. Потом его вдруг охватило бестолковое волнение.

Он бегал по участку, мыкался, искал в долг десятку. Никто не дал. Тогда он кинулся в барак и вынес оттуда все, что у него было самого ценного: пару больших черных башмаков, новые калоши, две пары бязевого белья, ненадеванную кепку.

Он предложил играть на вещи.

Он умолял.

Саенко неохотно согласился.

С вещами под мышкой Загиров плелся за товарищем, дрожа от нетерпенья, ошеломленный, убитый, и крупно глотал слюну.

А Саенко, как нарочно, тянул, ломался. Здесь ему не нравится, там не нравится.

Наконец выбрал место.

Это было кладбище испорченных механизмов.

Друзья перелезли через колючую проволоку. Всюду корчились железные скелеты погибших машин.

Ржавые лестницы транспортеров вставали на дыбы, давя колченогие стерлинги. Экскаватор положил длинную обезглавленную шею на исковерканную вагонетку.

Вокруг валялись оторванные колеса, шестеренки, болты, военные шлемы прожекторов, обрубленные котельные туловища...

Они сели под вагонеткой.

- Ну давай! - сказал Загиров. - Давай, Коля, карты.

Саенко лег на спину, раскинул ноги в лаптях и заложил руки под голову.

Он лениво повел глазами.

- Ша! Твое дело шестнадцатое. Сиди, татарин, успеешь.