Время, вперед !

И слово замес он опять произнес так, как будто это было не русское слово, а испанская фамилия - Zamess.

- Интересно, - сказал Георгии Васильевич.

- Уж будьте уверены, - пробормотал Винкич и тут же, увидев Ищенко, подошел к нему: - Ну, а ты как думаешь, хозяин?

Ищенко тоже понял его сразу.

- Что я думаю? - сказал он сердито. - Думаю, что не меньше, как четыреста пятьдесят.

- Пятьсот! - закричал, подбегая, Мося.

Высоко в небо уходила решетчатая стрела семидесятиметровой бетонолитной башни. Для того чтобы увидеть ее верхушку, надо было задрать голову. Тогда казалось, что она косо летит в синем небе, полном быстрых и горячих облаков.

Ковш с человеком поднимался по ней, как температура.

XXXI

Просьба мистера Рай Рупа вполне отвечала тайному желанию Налбандова.

Все же он счел необходимым сухо и бесстрастно пожать плечами.

- Итак, вы хотите видеть окрестности? Прекрасно.

Действительно, здесь было слишком пыльно и знойно.

Сегодня здесь все особенно раздражало Налбандова. И он мог бы найти сколько угодно причин своего раздражения.

Излишняя мягкость Серошевского. Недостаточная квалификация монтажников. Нехватка людей. Безобразная работа транспорта...

Да мало ли!

Наконец - эти американцы. Только от дела отрывают. Впрочем, тут Налбандов немного лукавил, обманывал самого себя.

Втайне ему было чрезвычайно приятно ездить и разговаривать по-английски с этими вежливыми и культурными людьми, которые могли вполне оценить его хорошее произношение, его резкий и острый ум, его первоклассное техническое образование, всю его своеобразную, внушительную, грубоватую внешность большевика, за которой скрывались блестящее европейское воспитание и тонкая культура.

Он произвел на мистера Рай Рупа сильное и приятное впечатление. Он это знал, чувствовал.

Втайне ему это льстило. И он не без удовольствия продолжал играть двойственную роль внешней грубости и внутренней тонкости.

Эта игра несколько смягчала его раздражение. Все же она не могла его уничтожить.

Конечно, тут дело было не в дурной работе транспорта или в недостаточной квалификации монтажников.

Тайной причиной раздражения Налбандова были Маргулиес и вчерашний харьковский рекорд.

Сегодня Маргулиес будет бить Харьков. В этом нет никаких сомнений.

Это носилось в воздухе.

Налбандов предвидел это по множеству мельчайших признаков. Он почувствовал это еще вчера вечером. Сегодня это подтверждалось.

Были плакаты, разговоры, намеки, улыбки...

Он ненавидел Маргулиеса.

Он не мог простить ему славы лучшего начальника участка, любви рабочих, популярности на строительстве.

Ибо кто такой был Маргулиес в сравнении с Налбандовым? Грубый практик, скороспелый инженер, демагог и карьерист, не считавшийся с теорией ради достижения дутых производственных эффектов.

Да, Маргулиесу до сих пор везло.

Каждая его победа приводила Налбандова в ярость. Он едва владел собой.

Но вечно так продолжаться не может. Конечно, когда-нибудь Маргулиес себе сломает шею.

И этого ждать недолго. Бить Харьков - это безумие. Бить Харьков значит идти против всех традиций, нарушить элементарные требования техники, совершить грубое насилие над механизмом.

Механизм не прощает насилия.

"Строительство не французская борьба". Еще вчера вечером Налбандов пустил эту мысль по строительству. Ее подхватили. На некоторое время она овладела умами.

Налбандов сдержанно торжествовал.

Но сегодня явилась и полетела по строительству другая мысль: "Темпы в эпоху реконструкции решают все".

Две идеи: "строительство не французская борьба" и "темпы в эпоху реконструкции решают все" - вступили между собою в борьбу, и признаки этой начавшейся борьбы преследовали Налбандова всюду.

Они мучили его и подымали в нем желчь.

Переднее стекло машины было разбито. Пучок белых извилистых трещин скользил по развертывающемуся пейзажу образцовым рисунком ветвистой молнии.

Площадка строительства была громадна.

Прежде чем машина вынеслась из ее пределов в степь, мистер Рай Руп и Налбандов вполне поняли друг друга.

Между ними установились некие определенные отношения.

Эти отношения были полным взаимным пониманием и внутренним согласием людей одной культуры, формально исповедующих разные, исключающие друг друга, религии.

Но ни один из них при этом не забывал своей роли.

Мистер Рай Руп с мягкой вежливостью задавал вопросы. Налбандов предупредительно и преувеличенно точно на них отвечал.

Мистер Рай Руп делал интересные замечания, Налбандов, отдавая должное их тонкости, принимал их или отвергал.

Разумеется, мистера Рай Рупа прежде всего заинтересовали и удивили масштабы строительства.

Налбандов мотнул головой.

Белый рисунок молнии скользил по крышам и облакам.

Здесь было собрано приблизительно сто двадцать или сто тридцать тысяч рабочих, служащих, инженеров, их семейств и приезжих. Более точных сведений не имелось.

Статистика не поспевала за жизнью. Время оставляло за собой ряды выдохшихся цифр.

Но что это было?

Село? Конечно, нет. Местечко? Нет. Лагерь, рабочий поселок, станция? Нет.

Официально этот громадный населенный пункт назывался город. Но был ли он городом?

Вряд ли!