Время, вперед !

Ищенко нахмурился.

- Как это все? А где Загиров? Где Саенко?

Загирова и Саенко не было. Они исчезли. Они прогуляли прошлую смену.

Загирова видели рано утром. Он бегал по ребятам - искал в долг десятку.

Саенко же со вчерашнего дня не показывался.

- Что ж они, собачьи дети! - закричал Ищенко. - Зарезать нас хочут? Не нашли другого дня! У нас теперь такое дело, что... что...

Он не находил слов. Он ударил крепкой глиняной ножкой в землю.

В бричке застонала Феня.

Ищенко бросился к плетенке.

И, уже сидя боком рядом с Феней, свесив правую ногу наружу и поддерживая жену левой рукой за спину, он закричал:

- Чтоб все были на месте! До одного человека. А то нам хоть в глаза людям не смотри.

Бричка тронулась. Сметана бежал за бричкой:

- Стой! Ищенко! Стой! Как там решили?

- Решили крыть! Веди бригаду на участок... Чтоб все... До одного человека... Я сейчас туда завернусь...

Он показал глазами на Феню, усмехнулся.

- А то видишь, какая музыка. Здравствуйте...

Феня припала к плечу мужа.

- Ой, Костичка... Такая неприятность...Ой, Костичка, не доеду.

- Да погоняй ты, ну тебя к чертовой матери! - заорал Ищенко страшным голосом.

Ветра уже не было. Но не было и солнца. Солнце скрылось в яркой, белой, душной, низкой туче. Воздух был толст и неподвижен, как в бане...

XXXVI

Это был конец мая - начало сильного и полезного уральского лета, косой кусок первобытной природы, еще не тронутый людьми и не осложненный планировкой.

Узкий край обесцвеченного неба казался здесь единственным посредником между солнцем, ветром, облаками и травой.

Здесь - по круглому боку холма - росла трава. Ее еще не совсем вытоптали. Это была сухая, мелкая, жаркая, полная пыли, но все еще крепко пахучая трава.

Базар стоял наверху.

Он стоял, дугами и дышлами упираясь в небо и поддерживая его шатрами, ларьками, всем своим серым табором торга.

Товарищи присели у канавы и снова сыграли.

На этот раз Саенко быстро отнял у Загирова промтоварную карточку, а также продуктовые и обеденные талоны.

Они встали с земли и пошли на базар. Загиров больше не плакал.

У него блестели глаза сухо, как у больного. Лицо стало вогнутым и землистым.

Он уже больше ничего не просил, ничего не говорил. Ему было трудно расклеить спекшиеся губы.

Убитый и опустошенный, он плелся за Саенко, бессмысленно стараясь попадать ногами в его следы.

Он натянуто улыбался. Улыбка была неподвижна и угодлива.

Вершина холма, дочерна вытоптанная толпой, курилась со всех сторон, как подожженная.

Олю Трегубову послали за Саенко и Загировым. Она всюду их искала. Без них она не смела вернуться в бригаду.

Она нашла их на базаре.

Базар теснился стреноженными лошадьми, плотно составленными плетеными возами, бочками с квасом, сургучными бараньими тушками, остро нарезанными, ядовито-зелеными снопиками тростника, сальными, испятнанными пальцами, большими бутылями кумыса, завернутыми в сено, комками грязного башкирского масла.

Здесь на войлоке сидели, в лисьих шапках, седобородые башкиры, чьи крупные лица блестели, как глиняные миски, расписанные сонными чертами азиатской улыбки.

Здесь ходили цыганки с глазами, сыплющимися, как мелкие деньги.

Здесь оборванцы водили виляющие велосипеды.

Из рук в руки переходили старые дробовики, патронташи, пачки махорки, часы, башмаки, сапоги, бязевые рубахи, осыпанные подозрительными узелками дурно вычесанного хлопка...

Уральские казаки целыми семьями приезжали сюда из далеких и ближних станиц и колхозов посмотреть на волшебно возникающий город.

С немым изумлением озирались они по сторонам. Отовсюду - с запада, востока, юга, севера - теснили холм невиданные машины, трубы, краны, дома, башни...

Непобедимым лагерем обложили они осажденный редут базара.

Они штурмовали его ротами бараков, линейными батальонами тепляков, артиллерийскими полками участков, мортирами строительных механизмов, пулеметами перфораторов.

Но базар держался.

По ночам скрипели возы. На рассвете они, таинственно пройдя сквозь вражеский лагерь, вступали в осажденный редут.

Казаки привозили сюда снедь и увозили промтовары.

Так появился базар. Так начался торг.

В нем было все, присущее Азии, кроме пестроты. Здесь отсутствовали ковры и фрукты, анилиновые ткани, медная утварь.

Тут преобладали цвета черный и серый - скучные цвета среднерусского рынка, более напоминающие газету, чем персидский ковер.

Саенко чувствовал себя, как дома.

Он лихо и ловко развернул выигранные вещи. Белье защелкало на ветру тесемками.

- А ну, хватай-налетай-покупай!..

Он подкинул калоши.

Они тяжело перевернулись в воздухе, мелькнув свекольно-красной подкладкой. Солнце липко блеснуло в паюсной икре клейменых подошв.

- Кому калоши? Очень хороши. Их дурак проиграл за трояк. Налетайте, ребятки, не жалейте десятки!

Он носился в толпе, толкаясь локтями.

Базар его опьянял.

Его глаза лиловели туманно и нетрезво. По прыщавому подбородку текли слюни. Голос был хриплый, надорванный, бесноватый.

- А вот хорошая кепка, сшитая крепко. Кому кепочку новую с больной головы на здоровую? Продается за пятерку, а куплена за сто. Поддержите, товарищи, ударника-энтузиаста!

И в сторону жалобной скороговоркой: