Время, вперед !

- Понимаете, - сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. - Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть...

Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: "Извините", - побежал дальше.

Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:

- Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил - в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы

вас протянем... Что? Нет, друг, ты меня только, пожалуйста, не пугай. Я не маленький!.. Пожалуйста. Хоть в Политбюро... До свиданья... Хоть в Политбюро. Куда хочешь! До свиданья. Он повесил трубку.

- Слободкин!

LIX

Время - одиннадцать часов сорок пять минут.

Маргулиес про себя считает замесы: "Триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять, триста девяносто..."

Толпа теснится к настилу. Толпа шумит. Толпа вслух считает замесы:

- Триста девяносто, триста девяносто один, триста девяносто два...

- Три...

- ...четыре...

- ...пять...

С крыши тепляка вниз бьют снопы прожекторов. Прожектора установлены группами. В каждой группе - шесть штук. Шесть ослепительных стеклянных пуговиц, пришитых в два ряда к каждому щиту.

По всем направлениям ярко освещенного настила бегут фигуры с тачками. Каждая фигура отбрасывает от себя множество коротких радиальных теней.

Равноугольные звезды теней пересекаются, скрещиваются, сходятся и расходятся в четком, горячем, молодом ритме.

Ритм выверен с точностью до одной секунды, и люди работают как часы.

Тачка щебенки.

Тачка цемента.

Тачка песку.

- Ковш и вода!

Один поворот рычага. Теперь ковш и вода даются одновременно, одним движением руки.

- Не вытянут!

- Вытянут!

Грохот вываливаемого бетона.

- Триста девяносто шесть...

- Триста девяносто семь...

- ...восемь...

- ...девять...

- Время?

Корнеев держит перед глазами часы. Прожектора бьют в глаза. Корнеев закрывается от света ладонью. Он нервно подергивает носом, кашляет. На глазах - острые слезы.

- Без двух ноль.

- Вытянут!

- Не вытянут!

Налбандов во тьме шагает к фронту работы. Со всех сторон низкие и яркие звезды огней. Они мешают видеть. Он натыкается на штабеля леса, на проволоку. Он оступается, шарит перед собой палкой.

Впереди - свет и темная масса толпы.

Слава!

Это называется славой?

Да, это слава.

Налбандов раздвигает палкой толпу. Он вдвигается в толпу размашистым плечом.

Грохает барабан.

- Четыреста.

В толпе мертвая тишина. С виляющим визгом катятся тачки. Шумит мотор. Из мотора летят синие искры. С лязгом и скрежетом ползет ковш.

Грохает барабан.

- Четыреста один...

- Ноль часов, - негромко произносит Корнеев. Но его голос слышат все.

- Не вытянули.

- На один не дотянули. - Эх!

Тишина и слабый шум плавно останавливающегося барабана.

И в этой тишине вдруг раздается далекий, но отчетливый голос трубы.

Валторна отрывисто произносит вступительную фразу марша, блестящую и закрученную, как улитка. Счастливую фразу на медном языке молодости и славы. Вслед за ней ударяет весь оркестр.

Оркестр гремит парадной одышкой басов, круглыми и тупыми тампонами литавров, жужжаньем тарелок, криками фаготов.

Это Ханумов ведет свою бригаду.

Она приближается.

Она переходит от фонаря к фонарю, от прожектора к прожектору. Она то возникает на свету, то скрывается в темноте.

Она пропадает в черном хаосе вывороченной земли, нагроможденных материалов. Она переходит из плана в план. Она вдруг появляется во весь рост на свежем гребне новой насыпи, насквозь пронизанная снизу снопами невидимых прожекторов, установленных на дне котлованов.

Блестят трубы оркестра, и блестит золотая тюбетейка Ханумова, несущего на плече развернутое знамя.

Он ведет свою бригаду из тыла на фронт.

- Не вытянули!

Ищенко медленно вскидывает лопату на плечо. Со всех сторон в глаза бьют прожектора. Он закрывается от них ладонью. Он поворачивается во все стороны. Но всюду - лица, лица...

Он закрывается от лиц, от глаз.

Он медленно, опустив голову, идет через настил, согнув толстые плечи и часто перебирая маленькими, босыми, цепкими ножками.

За ним медленно через настил идут хлопцы.

Машина останавливается.

Мося сидит посредине настила, поджав по-турецки ноги и положив голову в колени. Его руки раскинуты по сторонам.

В тепляке, за машиной, в деревянную форму льют последний пробный кубик бетона для испытания прочности.

Здесь - представители лаборатории, заводоуправления, корреспонденты, инженеры, техники.

При свете прожекторов, валяющихся на полу, как военные шлемы, химическим карандашом подписывают официальный акт.