Время вслух

На пятом десятке впервые
я вижу в лицо подлеца.
Ухмылки беззубо-кривые,
конечно, не красят лица.
Пусть с внешностью носятся снобы,
но бьют, все живое гася,
бессонные гейзеры злобы
оттуда, где были глаза.
Замешан на лжи и на скотстве,
на почве обжорства плечист…
Поймавшись на внутреннем сходстве,
за сердце б схватился фашист.
Налжет, обворует, застрелит,
больных старушенций кумир.
А вдруг эта раса заселит
мой лучший,
мой страждущий мир?
Тревожат набат те, кто правы,
сжимающие кулаки.
Но нет на подонка управы:
ни шерсть не видна,
ни клыки.
А он и о труп не споткнется,
смердящий везде атавизм,
ходячий Освенцим всему,
что зовется
до ужаса коротко — жизнь.

УЗЕЛОК НА ПАМЯТЬ

Одна поэтесса сказала,
что свитер прекрасный связала
знакомой для мужа ее.
Другая — с таким интересом! —
(он редко присущ поэтессам)
спросила: «А после чего?»
Вязальщица грустно вздохнула
и так беззащитно взглянула,
ответив: «Не после, а для.
Он в курточке ходит…
Смекнула?
А в небе уже просверкнула
жестокая суть февраля».
«Ну, так для чего ж ты вязала?
Ты что-то мне недосказала…
Уж не доверяешь ли мне?!»
«Да просто связала я свитер,
чтоб парень отправился в Питер,
ведь там холоднее вдвойне».
«Аг-га, — согласилась другая,
от новости изнемогая,—
и что же, он свитер надел?»
«Конечно. А ты бы подруге
в такой отказала услуге?
Ведь вяжущий стан поредел».
«Ну, что ты, ну, что ты,
ну, что ты!
Я знаю твои все работы…»
«О чем ты?»
«Конечно, о вязке…
Ты только не бойся огласки:
неважно, кто строил нам «глазки»,
неважно, и кто в них глядел…»
И та поэтесса, поверьте,
что верила в снадобье шерсти,
так и не сумела понять:
друзья, что вязать заказали,
от дома ей вдруг отказали,
в буфете чураются, в зале…
За то я, чтобы завязали,
свои языки завязали
те, кто нам мешает…
вязать.

* * *

Быт командировочный не сладок.
У молодок в новеньких ларьках
и у старых
вековечных бабок
ищешь пищу.
Натощак — никак.
Что за наважденье?
Юг ли, север
(расстоянье голодом сотри),
предлагает привокзальный сервис
«камбалу в томате» и сырки.
А в стакане странное броженье,
боязно так сразу отпивать…
Требуется сверхвоображенье,
чтоб напиток
«кофе» называть.
Что же это, люди дорогие?
Где ж они
(ответ: ищи-свищи),
ведра яблок, огурцы тугие,
жареные куры и лещи?
Я против излишков и разгулов,
но изъят, как рифма из стиха,
прошлый
привокзальный
пир Лукуллов.
А взамен?
Демьянова уха.
 Незнакомые перроны пахли
молодой картошкой из кулька…
Не хочу я киселя из пачки,
дайте мне парного молока!
Мы простые смертные, не боги.
И, наверно, все понятно здесь:
ведь Россия круглый год
в дороге.
Едущей России надо есть.

С ПОЗИЦИИ ЛЕВОЙ НОГИ