Время жестких мер

Сельчанка разогнула натруженную спину. Ей было за шестьдесят, но она была еще крепкая, с мозолистыми руками и не производила впечатления беспомощной пенсионерки. В глазах мелькнула настороженность – что за ужас ночных болот? Обняла свою лопату, смотрела на пришелицу, как Родина-мать на тех, кто не записался добровольцем.

– Здравствуйте, – повторила она, подходя вплотную.

– Ну, коль не шутишь, – допустила женщина.

– Не бойтесь. Я сама боюсь. Попала в страшную историю, теперь скитаюсь. Вы местная?

– А что, похожа на приезжую? – Ее глаза немного потеплели. – Где родилась, там и сгодилась. А тебе чего?

– Возьмите. – Она сунула в руку тысячную купюру. Та испуганно посмотрела на почетную в сельской местности денежку, вскинула глаза.

– Зачем?

– А чтобы не думали, что я со злом.

Подумав, женщина убрала банкноту в складки одежды.

– Вы одна живете?

– А что ты хочешь? – Она опять нахмурилась.

– Я не знаю, как меня зовут. – Мелькнула вторая купюра. – А то бы обязательно представилась. Возьмите. Если несложно, я бы поела, помылась и где-нибудь поспала…

Несколько раз она приходила в себя, не замечала угрозы в окружающих предметах и вновь лишалась чувств. Баба Катя поила больную горячим чаем со сбором зловонных трав, сетовала на повальную алкоголизацию общества, особенно женского пола, на страшное время, на наплевательское отношение людей к своему здоровью, что никому не приходит в голову брать пример с нее, бабы Кати, – ей уже почти семьдесят, а кто даст? Всю жизнь в деревне, похоронила троих мужей, воспитала уйму сыновей, уже и не помнит, сколько у нее внуков, никогда не пила (особенно по утрам), не курила, не искушалась соблазнами, тщательно оберегает избу от злых сил, регулярно навещает баню…

– Я тоже хочу в баню, баба Катя… Я так промерзла, мочи нет, меня спасет, наверное, только парная…

Трещала печка, она сидела в горячем пару, выбивала из себя простуду, остатки похмелья. Явилась баба Катя в фартуке мясника и с полотенцем, потащила в дом, отпаивала настоями, приговаривала волшебные слова. Она проснулась утром следующего дня, в нормальной чистой постели. Поскрипывал панцирь под попой. Она разглядывала занавески на окнах, беленые стены, галерею выцветших фотографий в трогательных рамочках.

– С добрым утром, – вошла в опочивальню баба Катя, повесила на стул выстиранную одежду. – Сутки прочь, как говорится.

– Ничего себе, – пробормотала она.

– Ох ты, горюшко. – Она присела на краешек кровати. – Ну, ничего, уже живая. Рассказывай, где же тебя так угораздило?

Она закрыла глаза и начала повествовать. Несложно догадаться, что пока она спала, память лучше не стала. Но последние события худо-бедно отложились. Хозяйка взволнованно цокала языком.

– Чистая правда, баба Кать…

– Да верю я тебе, деточка, всякое в жизни случается…

– А где мы, баба Кать?

– Как где? – хозяйка сделала удивленное лицо. – Гавриловка это. До Варламово верст пятнадцать хлебать.

– А до города?

– До которого?

– До Н-ска.

– А это верст семьдесят. Туда, – хозяйка показала рукой. – Южнее. Но из нашей Гавриловки до города не доедешь. Здесь только у деда Степанова есть машина. И та без колес. Нужно в Варламово, там автостанция, в три часа пополудни каждый день автобус ходит… А ты никак в город собралась?

– Не знаю я, баба Кать. Можно, я у вас денек-другой поживу? Я тихая…

– Да живи, не жалко, – улыбнулась хозяйка. – И мне веселее будет. Тебе еще рано вставать. Сейчас чайку полезного заварю…

Она шаталась сонной мухой по выметенному подворью. Издали рассматривала деревенскую улочку, по которой никто не ходил, тротуары из досок, скособоченную крышу хибары напротив, где, по утверждению бабы Кати, проживала аналогичная старушка, только в отличие от бабы Катя практически слепая, глухая, малоговорящая и ровным счетом ничего не соображающая. Она грелась на солнышке, общалась с задумчивым пушистым котом – он таскался за ней повсюду. Схватила веник, стала выметать дом.

– Нечего тут мести, – ворчала баба Катя, отбирая веник. – Подметала уже. Если хочешь помочь, ступай к поленнице, собери дрова, а то рассыпались. Новую кучу разложи – ее недавно Борька Моисеев привез, вывалил под навесом, а руки еще не дошли.

На обед ели суп из утки – очень вкусный.

После обеда она отправилась в курятник – кормить тамошних обитателей. Баба Катя показала, как это делается, и гостья не обманула ожиданий. В разгар сельскохозяйственных работ на участке объявилась голосистая тетка в косынке с тощими ногами, вцепилась в бабу Катю, трещала без умолку. При этом стреляла глазами по сторонам и, без сомнения, засекла постороннюю в курятнике. Стала вытягивать шею, что-то выспрашивать. Не понравилась ей эта креветка. Баба Катя увела ее в дом, а минут через десять выпроводила, закрыла калитку и облегченно вздохнула.

– Грушка это, не обращай внимания, дочка. Через дом живет. Не язык, а помело. В каждой бочке затычка. Всюду успевает. Как придет, да начнет трещать, да в каждую щель залезет, всех грязью обольет, все сплетни выложит…

– Активная жизненная позиция, – неуверенно заметила она.