Время жить

Она бежит. «Теперь они не успеют поужинать, да и Луи в кои-то веки мог бы посмотреть спектакль.

Мари застает дома полный кавардак. На диване, отталкивая бабушку, дрыгает ногами Симона, Жан-Жак ревет в углу. Телевизор не включен. Луи в бешенстве.

– Сегодня никто смотреть телевизор не будет. Все за стол, а потом марш в постель.

Он грозно идет к ней:

– Пришла-таки! Откуда заявилась?

У него вид судьи, и этот важный вид вызывает у Мари новый приступ злобы. Мятая от лежанья рубашка плохо заправлена в висящие мешком брюки. Как он обрюзг, разжирел, каким стал хамом и самодуром!

– Ходила подышать воздухом, пока ты отсыпался.

– Где ты была?

– Гуляла.

– Больше двух часов? А я тебя ждал-ждал.

– Уж прямо!

Значит, он ничего не понял. Он спал и теперь бесится – ему хочется, чтобы она была под рукой, когда бы ему ни приспичило.

– Мам, а мам, – хнычет Жан-Жак, – папа не разрешает нам смотреть телевизор.

– Почему?

– Потому что так я решил. У нас, как в сумасшедшем доме! Каждый делает, что в голову взбредет. Мадам где-то бродит. Дети командуют. Сразу видно, что я редко бываю дома.

Пожав плечами, Мари включает телевизор. Луи тянется выключить его.

– Оставь, Луи. Учитель Жан-Жака рекомендовал посмотреть эту пьесу. Ее проходят в лицее.

– Ерунда. Сегодня вечером все лягут спать пораньше.

– Нет. Ты зря уперся. Ведь детьми занимаюсь я, я хожу к учителям, я забочусь о них, тебя ведь никогда нет дома.

– Уж не для собственного ли я удовольствия день-деньской штукатурю? А это не так-то просто!

– Но и не для моего же удовольствия ты каждый вечер шляешься по барам.

– Это я шляюсь по барам!

– Ладно, замнем для ясности… ты затеваешь ссору, чтобы оправдаться…

– А в чем мне, собственно, оправдываться?

– Прикажешь объяснить при детях?

Он самодовольно смеется, он ничуть не смутился – подходит к Мари, надув грудь, как голубь, красующийся перед голубкой, и обнимает ее за талию.

– Вот видишь, у меня есть причины отправить всех спать: надо наверстать упущенное.

– Отстань!

Мари вырывается. Пропасть между ними увеличивается. Тупость мужчин просто поразительна, более того – безнадежна! Видать, он по старинке считает, что женщина предмет, отданный ему на потребу, что ее дело – ублажать его по первому же призыву. Он думает, что брак ничуть не изменился со времен средневековья, когда прекрасная дама терпеливо ждала, пока ее господин и повелитель вернется с войны или из крестовых походов!

Луи топчется в трясине, в которую попал по своей вине. Да при этом еще весело подмигивает. Мари чувствует себя такой оскорбленной и униженной, как в тот день, когда к ней пристал на улице какой-то пошляк. Ее взгляд задерживается на округлом, натянувшем штаны брюшке Луи, и внезапно наплывом – излюбленный прием телевизионщиков – перед ее взором возникает загорелая худощавая фигура учителя Жан-Жака.

– Садитесь за стол. Поедим по-быстрому. Поужинаешь с нами, мама? – спрашивает Мари как нельзя естественней, хотя в горле у нее пересохло и она едва сдерживает слезы возмущения и досады.

– Нет, я сыта. Пойду домой.

– Посмотри с нами телевизор.

– Пойду лучше домой. Не люблю вечером расхаживать одна.

– Я подвезу тебя на машине

– Опять уйдешь из дому, – сухо обрывает Луи.

– Да! А тебе-то что?

– Но я же устал, и будет слишком поздно, чтобы…

– Уже давно слишком поздно.

Мари зажгла газ под суповой кастрюлей. Став на цыпочки, достала тарелки из стенного шкафа над раковиной. Платье, задравшись, обнажило полноватые загорелые ноги выше колен.

– Не смей носить это платье!

– А что в нем плохого?

– Оно чуть ли не до пупа.

– Сейчас так модно, – обрывает бабушка. – Вы, мужчины, ничего в модах не смыслите. Платье чуть выше колен. Многие носят еще короче. И поверите, даже женщины моего возраста. Тебе его мадам Антельм сшила?

– Нет, я купила его в Марселе в магазине готового платья.

– Ты мне об этом не говорила, – отчитывает ее Луи.

– С каких это пор тебя волнуют мои платья? Вот это, например, я ношу уже больше полугода, и ты вдруг заявляешь, что оно чересчур короткое.

– Ни разу не видел его на тебе.

Платье премиленькое. Оно подчеркивает талию и свободно в груди, большой квадратный вырез открывает плечи, руки.

– Ну, будем мы есть или нет? – требует Жан-Жак. – Новости дня уже заканчиваются.

Жан-Жак заглатывает суп, не сводя глаз с экрана: на нем опять возникает Жаклин Юэ, на этот раз она объявляет:

– По случаю визита во Францию его величества короля Норвегии Олафа центр гражданской информации показывает передачу Кристиана Барбье о Норвегии.

– Вот хорошо, – говорит Жан-Жак, первым доев суп.

Луи роняет кусок хлеба и, нагнувшись за ним, видит, что платье Мари задралось намного выше колен.

Мари идет за вторым. Луи выпрямляется. Ему стыдно, словно он подглядывал в замочную скважину. Те же чувства он испытывал, когда сидел перед занавеской душа. В нем бушует глухая злоба. Он готов выругаться.

Этот дом перестал быть его домом, эта женщина – его женой. Он только гость, прохожий, чья жизнь протекает не здесь, а где-то по дороге со стройки на стройку.

– Мама, – спрашивает Жан-Жак, пока Мари раздает баранье рагу, – это ты брала мою книжку?

– Какую книжку?