Время жить

Он теряет самообладание и чувствует себя конченым человеком, отупевшим от работы и усталости, автоматом из автоматов.

Он встает. В зеркальце на стене отражается доходяга: под глазами круги, лицо отекшее, хотя кожа, обожженная цементом и солнцем, вроде кажется здоровой.

Слово, которого он боится, вонзается в его сознание, как заноза в палец: импотент!

Мари проходит мимо него в гостиную, он хватает ее за руку.

– Мари, пойдем в спальню. Мне надо тебе что-то сказать.

Она неласково отталкивает его.

– Ты спятил. Что это вдруг на тебя нашло? Еще не хватало – при ребятах. Не надо было спать.

– Мари, умоляю!

– Я пойду смотреть пьесу… Вот, уже начинается.

Осколок камня ранит руку. Фраза ранит душу.

На экране двое мужчин в длинных белых, украшенных позументами одеяниях говорят, необычно растягивая слова…

Мы осуждаем трон царицы самовластной…[11]

Луи замыкается в своих неотвязных мыслях. Он бесполезен. Все бесполезно: дом, машина, нескончаемые дни, когда он словно наперегонки с товарищами затирает штукатурку на стенах. Все вертится вокруг стройки. Все сводится к лесам и пыли, к домам, которые растут, широко раскрыв полые глазницы окон, к мосткам над пустотой, к кучам цемента и гашеной извести, к трубам, подающим воду на этажи, к воющему оркестру экскаваторов и компрессоров.

– Иди к нам или ступай спать, – кричит Мари, – только погаси свет, он мешает.

Луи послушно усаживается позади жены, чуть сбоку. Она сидит, положив ногу на ногу. Ему сдается, что она с каждым днем охладевает к нему все больше. Он смотрит на освещенный четырехугольник, на котором движутся большущие лица с удлиненными гримом глазами. Он слушает, давая потоку слов себя убаюкать:

Любимых сродников мечом своим пронзим
И руки кровью их, неверных, освятим…[12]

Симона ерзает на стуле, болтает ногами. Ей скучно. Как хорошо он понимает дочь!

– Сиди смирно! – одергивает ее Мари.

Она вся напряглась, уносясь в запредельные дали этих волшебных картин, отдаваясь музыке стихов. Она убежала от повседневности, скуки, однообразия.

Рядом с ней Жан-Жак. Вид у него такой, словно его загипнотизировали.

Бабушка, усевшись в кресло, сонно кивает головой.

Они вместе. Смотрят одну передачу, но каждый обособлен и более чем когда-либо одинок.

Один мужчина уходит – тот, у кого на одежде особенно много блестящих нашивок. Вместо него между колоннами храма появляется женщина, потом группа девушек, чем-то похожих на джиннов, – этих певиц он уже видел по телевизору. Они поют, но протяжно-протяжно, так что это почти и не песня. Еще там появляется женщина, с виду немая, которая ни с того ни с сего бросает фразу:

Дни Элиакима сочтены.

Интересно, кто тут Элиаким? Пока эти чужестранные имена укладываются в его мозгу, веки все больше слипаются. Бабушкина голова свисает все ниже. Вздрогнув, она трет глаза, усаживается в кресло поудобнее.

Луи борется с неотвязным сном, стараясь сдерживать храп, который все же вырывается изо рта и заставляет обернуться возмущенных Мари и Жан-Жака.

Руки его расслабляются. По телу разлилось сладкое оцепенение. Ему снится, что он проснулся в пять утра и попусту теряет время.

Луи не хочет уступить сонливости. Хорошо бы досидеть до конца передачи, дождаться Мари. Но вот у него невольно вырывается еще один звонкий присвист. Он сдается. Встает. Наклоняется и целует теплый затылок Мари – она вздрагивает, будто ее ужалила оса.

«Прилягу-ка я», – думает Луи, входя в спальню, где блаженным сном спит Ив.

С наслаждением расправив члены, ложится с той стороны, где обычно спит Мари. «Значит, ей придется разбудить меня, если я усну», – думает он.

И проваливается.

Интерлюдия третья

Система вся —
Доска – качель о двух концах.
И друг от друга
Концы зависят. Те, что наверху,
Сидят высоко потому лишь, что внизу сидят вторые.
И лишь до той поры, пока наполнен низ.[13]

Бертольт Брехт, Святая Иоанна Скотобоен

Автомобиль – блестящий предмет, которым не пользуются в будни и моют по воскресеньям.

Честер Антони

По последним статистическим данным министерства труда на конец 1963 года, средняя продолжительность рабочей недели (по всем видам деятельности) равнялась 46 часам 3 минутам, то есть была выше всех средних, зарегистрированных до настоящего времени…

…Рекорд поставлен строительной промышленностью: от 49 часов 1 минуты в 1961 году она поднялась до 49 часов 4 минут в 1963, а к концу 1963 года достигла 50 часов 46 минут. Следовательно, на отдельных стройках в разгар сезона работают по 55 часов в неделю.

Газета «Эко», 2 июня 1964, № 9187