Время животных. Три повести

– Это как же, интересно? – С сомнением в голосе спросила Нинка.

– Да, очень просто. – Отвечал повеселевший муж. – Сегодня он в наше масло напрудил, а завтра нашему председателю, за шиворот навалит! Во, хохма будет! На весь район.

– Серёж, я его тоже не люблю. – Призналась Нинка. – Склизкий он какой-то, с двойным дном. Помню, бывало говорит, говорит… минут двадцать, а уйдёт куда, и враз ничего не помнишь: что говорил, о чём, для чего? Думаю, что волей-неволей мы с ним ещё пересечёмся. Знаешь, я тут его с Дивой сравнила…

– Это ещё зачем? – Выразил недоумение муж.

– Да, знаешь, непроизвольно как-то получилось, по контрасту что ли: чёрное – белое. То есть Дива – вольно или невольно – ведёт себя по жизни в полный противовес Ищенко. Как специально, хотя понятное дело, что это не так.

– Это как? – Ничего не понял Сергей Михайлович. Ты, Нин, поясни.

– Ну, Дива напрочь отрицает всё из того, что говорит и делает Ищенко. А Ищенко – полное отрицание Дивы. То есть председатель наш много болтает и всегда на людях. А Дива, наоборот, почти немой и нелюдим. Краснобай Ищенко почти ничего не делает, а неразговорчивый Дива помогает везде, где в этой помощи возникает хоть какая-то необходимость. – Проговорила Нинка, постепенно светлея лицом от собственных выводов.

– Ну, Нинка, тебе бы в академии преподавать! – Восхитился Сергей Михайлович и вдруг вспомнил об Ищенко:

– Знаешь, он, увидав у меня Толстого, сказал как-то, что тоже очень любит читать, но почти не читает, потому что всегда стремится быть на людях, решать вопросы, а чтение, дескать, дело уединённое, не по нему. В общем, Нин, не наших он кровей, не наших правил. Тягостно ему с самим собой. А почему? Может, совесть не чиста или боится чего-то. Вот и семенит ножками, словно спешит куда-то, а скорее всего, от чего-то. Согласно кивнув, жена шагнула на двор, где её терпеливо дожидалась загулявшая этим днём Дочка. Вскоре, уже дёргая за коровьи соски, Нинка сообщила мужу недовольным голосом:

– Серёж, нынче парного лучше не пей, я тебе давешнего из подпола достану. Полыни она, сердешная, наелась. Так что…

– Да я Дочкиного и с горечью выпью, – не согласился с женою Сергей Михайлович. – Полынь – не белена, пиво вон тоже горькое, а ты же его любишь? И Сергей Михайлович, покрякивая, полез в подпол жене за пивом, решив по ходу и сам с женою выпить. По его подсчётам, прошлогодняя медовуха, которую он не пробовал с зимы, должна была набрать уже градусов пятнадцать – семнадцать! А главное, тщательно процеженная, она уже давно высветлилась, «съела» лишний сахар и теперь уж точно – не расслабит живот. Когда Нинка принесла пенящийся по верху подойник, Сергей Михайлович уже сидел в ожидании за наскоро сервированным столом. К Нинкиному пиву он тонко нарезал домашней ветчины, а себе положил первой вишни и мочёных яблок. Увидев такое, Нинка даже молоко разливать не стала, а прямиком села к столу. Муж налил ей стакан «Жигулёвского», затем булькнул из глиняного графина себе и предложил выпить за удачный сенокос (он этим летом выдался поздним – травы только-только добрались до необходимой спелости, то есть обрели жёсткость, необходимую для качественной косьбы). Они с удовольствием выпили свои холодные напитки и принялись с аппетитом закусывать. Аромат ветчины, которую Сергей Михайлович коптил на банной печке, и лесных яблок, которые Нинка замачивала в домашней капусте, был божественен! По второй выпили за Диву, за его тернистый путь «к своим», как сказала Нинка. «А его «свои» – это кто?», – Спросил вдруг растерявшийся муж. Но жена лишь неопределённо пожала плечами.

Глава девятая