Время животных. Три повести

В своей бане-прачечной Санька освоился так быстро, что дивизионное начальство было совершенно уверено в том, что он и на гражданке работал директором бани. Как помывку личного состава, так и бельевую стирку Санька организовал на высшем уровне: строго по графику, который он переделал с учётом рекомендаций всех тыловых служб и пожеланий командиров полка и отдельных батальонов. Пожелания эти, однако, офицеры сдабривали обильным калымом, от которого у Саньки через месяц-другой стали заметно пухнуть и пунцоветь шея, лицо и даже ладони. В связи с этим перед Санькиным взором вновь предстала ироническая физиономия незабвенного начпрода Свиньина, который сладострастно рисовал перед подчинёнными нюансы тыловых служб былого времени: «Нет, раньше не то, что нынче. У нас, у всех тыловиков, погоны были, блин, белые, а затылки – красные… Вот это была жизнь!». Но Саньке эта жизнь, несмотря на свою упорядоченность, нравилась всё меньше. На гражданке он хотя бы мучился с похмелья и стеснялся отца с матерью, а тут ни тебе мучений, ни стеснений: пей хоть с комполка, хоть с начпродом дивизии, хоть с самим дивизионным особистом! И никто тебе ни единого дурного слова, поскольку все идут в баню навеселе, ревностно ожидая такой же весёлости и от главного дивизионного банщика. И прапорщик Смыков всегда встречал всех на самом высоком уровне. После некоторых офицерских помывок он приносил маме Нине столько «фуражу», что она часть принесённого выгодно обменивала на финские колготки и польскую, а то и французскую парфюмерию. Так что, папа Федя давным-давно сменил разные там пахучие «шипры» и «ландыши» на благоухающую «Барселону» и благородный «Консул». Кроме того, мама Нина очень быстро заменила застиранное домашнее бельё новеньким из дивизионных запасников, а папа Федя щеголял сразу в нескольких сменах офицерских кальсон и нательных рубах. Водка же теперь у Саньки была всегда. Её приносили не только офицеры, но и дембеля, когда хотели устроить прощальную помывку с водкой и девочками. И вообще, со временем Санька завёл девочек и сам, договорившись исполу с городской хозяюшкой Тамарой Фёдоровной, которая регулярно стала отпускать к нему на офицерские мальчишники трёх своих самых выносливых проституток. Вырученные за удовольствие деньги они делили исполу, то есть пополам, что вполне устраивало обоих: Тамару Фёдоровну, потому что не надо было беспокоиться о платёжеспособных клиентах и тратиться на аксессуары, а Саньку – потому что за девушками хозяйка тщательно присматривала, и никто из офицеров ни разу не жаловался на триппер.

На Санькино счастье его зевотное существование в бане заметно оживил неожиданный приезд Питкина, который несколько лет назад подался на Хибины за длинным рублём, и вот, наконец, решил заглянуть и в родные пенаты. Притворившись поначалу обиженным, Санька с укоризной спросил своего друга детства и юности:

– А что же раньше-то тебе отпусков не давали?

– Давали, конечно, – клоня покаянную голову, невесело отвечал Питкин. – Только не успевал я съездить сразу в несколько мест. Понимаешь, Смык, за этим, блин, Полярным кругом так по солнышку и теплу соскучишься, что только и мечтаешь, как станешь где-нибудь в Сухуми или Сочи задницу греть да винишко с шашлыком потреблять! Представляешь, что такое несколько месяцев жить в ночи, когда за окном ниже тридцати или ещё холоднее? И потом, у меня бабушка больная в деревне под Саратовом жила. Она меня воспитала, лечила от кори и гриппа, провожала в первый класс, ходила вместо матери на родительские собрания. И вот… заболела, стала мало ходить, а ухаживать за ней особо некому. Ну, соседка там сердобольная, двоюродная сестра из Подмосковья иногда наведается. Но больше других она, конечно, меня ждала. Я приеду – забор поправлю, картошку выкопаю, огород в зиму перекопаю и прочее. Словом, не успевал я в Город последние пару лет, пока этой весной ни схоронил её.

– Прости, Питкин! – с чувством проговорил Санька. – Я этого не знал. Многие просто забывают друг о друге, заводят семьи, увязают в проблемах, начинают думать с годами, что из прошлой дружбы щей не сваришь и нынешней одёжки не скроишь, что всё это пустые сантименты…

– Нет, Саня, я не раз и не два вспоминал и наш двор, и драки на «пятаке», и ту рыбалку на быках. Как же? – на ресницах Питкина блеснули бусинки слёз. И Санька вдруг заметил, что кожа на его лице разного цвета.

– Что это у тебя с лицом? – спросил он удивлённо. – Аллергия? Наверное, отвык там от нашего климата?

– Это обморожения, Сань, – сказал буднично Питкин. – Попал я как-то в тундре под пургу, уже с жизнью попрощался, стал засыпать, но собаки егерские откопали. Выжить – выжил, но обморозился прилично. Два пальца на ногах отрезали и половину уха.

– А, вроде, уши у тебя нормальные? – усомнился Санька.

– Муляж это пластиковый, протез то есть, – отвечал Питкин, довольно усмехаясь. – Но, видно, хороший, раз даже ты не заметил. Ты тоже, Смык, здорово изменился! Я бы тебя на улице с ходу и не узнал.