Время животных. Три повести

– Лети-ка ты, сестрёнка, сейчас по своим делам! – крикнул вороне Иван. – А потом приберёшь тут… от моего завтрака. Тяжёлая птица, едва ни подломив под собой ветку, шумно снялась с дерева и полетела в сторону ручья… на вольную охоту. Иван затянул на поясе ремень, пристегнул к нему короткие ножны с армейским резаком и отправился в свой первый обход округи. Емельян решительно пошёл следом.

Николай, как выражались в войсках, ещё давил на массу, то есть спал без задних ног в полотняном пологе на веранде. С минуту подумав, Иван решил не будить подпившего на поминках соседа, а зайти к нему с «исцелением» ближе к обеду, когда к тому по пересохшим трубам похмельного нутра «явится пан Вотруба»… Пока же он и не нужен особо, сейчас гораздо умнее обозреть округу наивным, не замутнённым какой-либо конкретной информацией взглядом. «Просто прогуляюсь себе в удовольствие, – размышлял Иван, – на иных погляжу в оба глаза, с кем-то познакомлюсь, а кто-то и встревожится, поскольку психологически точно замечено: «знает собака, чьё мясо съела!». И эту тлю надо просто сначала напрячь, а потом просечь! Пока этого не скрыть. Пока… А через месяц –другой взволнованность от содеянного подёрнется ряской – и тогда пиши пропало!»

Тётя Надя на этот раз, едва завидев Ивана в отдалении, решительно отставила лопату, тщательно утёрла платком слёзы и часто замахала ему обеими руками:

– Ванечка, зайди, милай! – проронила она кротко, отодвинув щеколду на шатких воротцах. – Я тут тебе картошечки синеглазки припасла и самогону вот настояла на травках вам с Колей. Милая, бедная моя Машенька!.. И она зарыдала в Иванову грудь, сотрясаясь всем своим суховатым, уже старушечьим тельцем. «Видишь?! – ещё решительней зазвучал где-то в прохладном утреннем воздухе бестелесный голос. – Ты должен обязательно его найти… сам. И сам – наказать».

«Нет, – не согласился Иван. – Я бы мог просто прирезать его, как спятившего морального урода, как спустившегося с гор духа. Но тогда надо будет потом самому таиться, как преступнику, и тогда об этом никто из здешних не узнает. Он просто исчезнет, как исчезли эти беззащитные женщины. Нет, пусть его судят здесь, в сельском клубе. Пусть публично, по нашим законам приговорят к пожизненному. И пусть он будет мечтать там, за «колючкой», на отстранённом от остальной земли северном острове, об этом деревенском пруде. И все здесь, глядя на эту воду, будут всегда помнить об этом, и ощущать себя возле неё в полной безопасности».

– Спасибо, тётя Надя, – сказал он вслух, – я сейчас до пруда прогуляюсь. А по возвращении зайду. Говорил Иван отстранённо, всем существом пребывая уже где-то там, на узких, преднамеренно проложенных к пруду тропках, на которых наверняка остались следы и пресекшего Настину жизнь дачного нелюдя, которого не хотели искать ни районная, ни областная милиции. Тётя Надя в ответ лишь понимающе улыбнулась и спешно осенила его крестным знамением. Раз и она с ходу поняла цель моей прогулки, подумал Иван, значит я, скорее всего, на правильном пути. Но до самого пруда больше ему навстречу никого не попалось. Впрочем, как слева, так и справа от тропы на явно дичающих участках гулял ветер, да ярилась молодая крапива, а в избе у самой воды жил столетний глухой дед Михалыч, оставшийся садовому товариществу в наследство от умирающей окрест деревни. Старик вышел на пологое крыльцо и приветствовал Ивана столь буднично, словно он – очевидный здешний завсегдатай или, по крайней мере, уже успел унаследовать и Машино членство в товариществе, и её землю с домом и постройками. Иван знаками показал старику, что хочет переговорить с ним и спросил, где он сможет это сделать. Тот махнул Ивану на палисадник под окнами, где отсвечивали небольшая простенькая скамейка с приставленным к ней вместо стола дощатым контейнером из-под листовой фанеры.

– Здравствуйте, Фёдор Михалыч, – протянул руку в беспалой перчатке Иван. – Женщину мою возле вашего дома какой-то нехристь убил. В аккурат неделю назад, в прошлую среду. Рано утром. Я ещё спал.

– Тебе, однако, тоже не хворать, – отвечал, усаживаясь на скамейку, дед. – Я во вторник съел что-то не то, и голова у меня на следующее утро дюже болела. Поэтому на воздух я не выходил, но кое-что слышал. Иван невольно наклонился к деду и весь напрягся. Но дед неожиданно замолчал, словно вспомнив про какое-то обещание или обет.

– А что примерно слышали, Фёдор Михалыч? – осторожно поинтересовался Иван. – И откуда, с какой стороны?

– Сначала крик, потом кашель со стороны пруда, – медленно вспоминал дед, – а потом, как будто кто-то в воду прыгнул: бух-бух! Я даже выглянуть сперва хотел, но зашатало меня в коридоре, и я сильно о полку ударился, прямо виском. До сих пор башка кружится. Надо бы в больницу, да далеко отсель, боюсь, по дороге сознание потеряю.

– Давайте, отвезу я Вас в ЦРБ, в приёмный покой. – Решительно предложил Иван. – Сотряс у Вас, очевидно. Прокапаться Вам надо, а то, не дай Бог, инсульт… Короче, кровоизлияние у Вас под черепом, гематома. Её рассосать надо, чтобы сгустки в крупный сосуд не попали.