Время животных. Три повести

Маша, едва успев возразить, что животные, в отличие от либералов, не умеют обманывать, домовито зарылась в Иванову подмышку и стала сладко посапывать. А сам Иван, искренне удивившись и обрадовавшись столь нежданно нагрянувшему счастью, погрузился в самые приятные грёзы – о деревенском детстве. Он отчётливо вспомнил дедовскую кухню, на которую только что сам дед Миша бережно внёс родившегося на дворе телёнка Яшку. Шёл февраль, за окнами гуляла вьюга, а корова, между прочим, зимовала на не отапливаемом дворе, на стенах которого об эту пору густо серебрилась колкая изморозь. От ещё мокрого телёнка валил пар, а только что отелившуюся Дочку бабушка Нина укрыла сразу двумя ватными одеялами, чтобы она, обессиленная тяжёлым отёлом, хотя бы «оклёмывалась» в тепле. Яшка тут же попытался встать возле стола, но тоненькие ножки его разошлись, и он повалился на предупредительно подложенный бабушкой ватник. У телёнка на фоне слипшейся грязновато-коричневой шерстки ярко светились какие-то восхищённые светло-зелёные глаза, которыми он постоянно вращал то в одну, то в другую сторону. Когда Яшка немного обсох, бабушка принесла ему ведёрко с молозивом. Неумело рванувшись к пахучему молоку, Яшка вновь упал на ассиметрично крупные коленки и жёстко уткнулся мокрым носом в крашеный пол кухни. И в это время бабушка ловко вставила в ноздри телёнку пальцы левой руки, а правой пододвинула ведро. И телёнок стал послушно пить, нетерпеливо дёргая то головой, то всем своим ещё жалким тельцем и издавая довольные чмокающие звуки. Вскоре Иван понял, что если бы не бабушкины пальцы, то нетерпеливый Яшка наверняка бы захлебнулся. Через день – другой он стал делиться с телёнком булкой и остатками каши, не раз потчевал его варёной картошкой и мочёным яблоком, а однажды даже угостил его шоколадной конфетой, вкус которой, впрочем, Яшка явно недооценил. В конце концов, кухня сблизила телёнка и мальчика настолько, что они стали вместе пить, есть и бегать от двери к столу и обратно. Сперва Яшка всё больше спотыкался, но скоро Иван научил его правильно поджимать копытца и не запинаться за ножки скамьи и табуретов. Вскоре к их шумным забегам примкнул истомившийся в одиночестве Тузик, и бабушке пришлось от греха пресечь этот то и дело воцарявшийся на кухне «бедлам». В конце Ивану вспомнилось, как поздней осенью, когда он уже успел достать из запечья старенькие лыжи, Яшку уводили на задний двор резать на мясо. Ни изжаренную потом на обед телячью печень, ни наделанные с большим искусством телячьи котлеты Иван есть так и не стал. Да и к мясу у него пропала охота на всю оставшуюся жизнь! Особенно это мешало на войне, где выбирать не приходилось, а от говяжьих консервов его воротило не меньше, чем от зажаренного бойцами случайного свежака. Зато он уважал кильку в томате, сам с удовольствием варил для подчинённых похлёбку из консервированных скумбрии и ставриды, пёк на углях пойманных бойцами полосатых ящериц, а, бывало, везло и с курятиной. Словом, очнулся он в странном пограничном состоянии, где радости и печали примерно поровну, и Провидение даёт право самому про себя решать: хорошо тебе или не очень, всё, как должно, или не вполне, ладится – не ладится, любит – не любит, быть или не быть. Гамлета Иван не то что бы ни любил, но совершенно не сомневался в том, что датский принц, страдая шизофренией, чересчур конкретно пытался ответить на изначально абстрактные вопросы. В Афганистане он таких вопросов перед собой не ставил даже после необратимых потерь, а когда вернулся, жизнь столь опростилась, что все гамлеты сами собой рассосались – кто за бугор, кто в дурдом, а иные и на кладбище. Но, видимо, эти вопросы всё же вставали, просто ответы на них до поры где-то ожидали соответствующей обстановки. На этот случай в памяти даже подходящее понятие всплыло: «цвет времени». С появлением Марии цвет у его размеренного существования и в самом деле возник. В Афгане он тоже был, и в госпитале местами сознание подсвечивал, а потом как отрезало. Небо голубое, лес зелёный, палас дома коричневый, а время – что каждый день, что каждый год – никакое, бесцветное, как ты его ни разглядывай! И вот он явственно увидел над собой свечение воздушного потока, который струился из окна на распущенные по подушке волосы Марии, то золотя их, то серебря, то полностью сливая с белизной накрахмаленной наволочки. И он вдруг явственно ощутил, что она сейчас похожа на большую белую птицу, которая безмятежно купается в первых всполохах утренней зари.