Время животных. Три повести

– Да и я не припомню. – Отвечал Нинкин муж. – Он сначала, вроде, на выселке жил. Но это давно было, до войны ещё. А когда я с фронта вернулся, он уж здесь избушку выстроил. Так что, не странным я его и не знал никогда. И никто не знал. Мне иногда кажется, что он таким и уродился, только не здесь, а где-то там. – И с этими словами Сергей Михайлович указал Нинке куда-то на горизонт. Странно, но Нинка его сразу поняла и даже не переспросила для ясности – а где это там? Оба они при этом посмотрели на отрезные концы облаков, начинающие пылать оранжевым закатом, на изуродованный остов храма, белеющий внизу на холме, и на стаю крупных, закладывающих посадочный вираж птиц, которые, видимо, целились заночевать в пойме разлившейся после недавних дождей речки.

– А давай его как-нибудь на чай пригласим? – Предложила Нинка.

– Да хоть бы и не только на чай, – согласился муж. – Да ведь не пойдёт он. Придумает какие-нибудь сапоги всмятку и откажется.

– А, можёт, и пойдёт, – не совсем согласилась Нинка. – Он меня всё ж середь остальных межаков выделяет особо. И советуется со мной иногда, и даже жаловался однажды…

– Да неужто? – Не поверил Сергей Михайлович. – Чтоб Дива кому жаловаться стал… Да, быть такого не может!

– Вот тебе и не может! – Парировала Нинка мужнино неверие. – Возраст-то, он всех достаёт. Вот и у Дивы радикулит случился, да такой, что не согнуться – не разогнуться. Я ему прополиса завтра обещала, и яд змеиный где-то у нас был, в бане, кажись. Сходи-ка, Серёж, принеси! Когда всё было благополучно найдено, Нинка достала маленькую с виду совершенно игрушечную корзинку и, сложив в неё снадобья, довольно улыбнулась смущённому мужу.

Глава четвёртая

Настроение у Дивы было хуже некуда. Ещё третьего дня ему приснилась лесная старуха типа кикиморы, которая ловко подставила ему ножку, а когда он свалился на почему-то тёплый болотный мох, дважды огрела его дубовой слегой по пояснице. И вот не прошло и двух дней, как острая нервическая боль прострелила всю его нижнюю часть спины и этакими ветвящимися осколками отозвалась в правой ноге. Скептически относившийся ко всяким своим болям Дива попробовал растереть себе задницу камфорным маслом, но лучше ему не стало. К фельдшеру идти ему страшно не хотелось, потому что, во-первых, он не очень-то доверял медицине в принципе, особенно после того, как хирурги отхватили ему пальцы, а во-вторых, фельдшером в Меже работала совсем ещё молодая девка, недавняя выпускница областного медицинского училища, и Дива стеснялся спускать перед ней свои держащиеся на тесьме порты. Но что же тогда делать? Как заготовлять дрова на зиму и сено для козы? Как окучивать картошку, собирать редиску, землянику в лесу? И что делать с пчёлами, если они вдруг зароятся? И тут возле колодца, охая при доставании бадьи, он увидел Нинку. К счастью, ему ничего не пришлось ей объяснять, она сама не преминула полюбопытствовать: «А отчего это он так охает? Болит что?». И видит Бог, никак не помышлял он о жалобах и сетованиях на здоровье. Но проклятый язык сам повернулся в эту, постыдную для него, сторону:

– Да, вот, Нина, радикулит, кажись, у меня завёлся. И не думал – не гадал, что вообще когда-нибудь болеть стану, думал, что так и умру здоровым. Выговорив последнюю фразу, Дива виновато улыбнулся. Но в ответ Нинка только нахмурилась: