Время зверинца

Я поинтересовался, где моя мама. Раввин предположил, что она на кухне складывает мозаичный пазл. Это могло означать, что состояние отца еще не настолько плохо, чтобы при нем нужно было постоянно находиться. Опять же пазл — это пазл, и его надо складывать.

— Скажите, чья это идея? — спросил я наконец.

— Идея?

— Я о вашем присутствии здесь.

— Изначально, друг мой, это идея Всевышнего, благословенно Имя Его. Ну и я тоже проявил некоторую инициативу.

Начиная разговор с раввином, надо быть осторожным, ибо вы вступаете на скользкий путь. И я вовсе не был «его другом». Через несколько минут выяснилось, что он был новичком в этих краях и потому проявлял повышенный интерес к своей пастве. Знакомо ли мне слово «рахамим»? Нет, не знакомо. То «баал-тшува», то «рахамим» — как скоро я начну бегло говорить на иврите? Ну так вот, «рахамим» — это что-то вроде сострадания. И движимый этим благородным рахамимом — каковым не должен пренебрегать ни один еврей, тем паче раввин, — он посещает больных и старых евреев. Я спросил, откуда он узнал о нашей семье. Мы всегда держались в стороне от местной общины, не считались ее членами, не выписывали никаких еврейских изданий и даже близко не подходили к синагоге. Раввин в ответ опять сослался на Всевышнего, благословенно Имя Его и неисповедимы Его пути. В том смысле, что, если какому еврею будет худо где бы то ни было, Всевышний легко его найдет по своим каналам. Что ж, нечто подобное я уже где-то слышал. Не следовало ли из всего этого, что интерес раввина — или, вернее сказать, Всевышнего — к моему отцу распространяется также и на мою маму?

— Пойду ее поищу, — сказал я раввину. — Это я о маме.

Он кивнул:

— Ступайте, друг мой.

Она и вправду была на кухне, складывая мозаичную картинку Честерского замка, каковое обстоятельство меня нисколько не удивило, чего не скажешь о другом обстоятельстве: она складывала мозаику вместе с Джеффри. Но самым удивительным оказалось даже не это, а облик моего брата. Если в нашу последнюю встречу на нем был экстравагантный пиджак от Александра Маккуина, то теперь он отпустил бороду и облачился в черный костюм с хасидской шляпой, из-под которой свисали уже основательно отросшие пейсы. Он поднялся, чтобы со мной поздороваться.

— Цохораим товим,[99] — сказал он, обнимая меня и целуя в шею.

Мама, одетая в свой обычный наряд — более всего подходящий для приема сигналов из иных миров на океанском лайнере в процессе флирта с его капитаном, — не подняла взгляд от мозаики. Воображаемо длинный столбик пепла грозился вот-вот воображаемо сорваться с кончика ее электронной сигареты.

— Какого хрена, Джеффри? — спросил я.

Но я уже и так понял, какого хрена. Коллективный разум нашей семьи помутился окончательно.

Еврейская тема, похоже, мало интересовала Поппи, и в моем присутствии она затронула ее лишь однажды.

Дело было в саду оксфордширской дачи, во время моего второго и последнего визита. На сей раз повод был самый благовидный. Перед тем меня пригласили выступить в одном из студенческих обществ Оксфорда, а поскольку это было по пути, Ванесса попросила завезти ее маме платье. Ванесса купила его для себя, но потом решила, что оно будет лучше смотреться на Поппи. Я выполнил ее просьбу.

— Примерьте его прямо здесь, — предложил я, застав Поппи в саду и вручая подарок. — Я отвернусь, пока вы переодеваетесь.

Я счел это предложение вполне уместным и благопристойным, но она пропустила его мимо ушей.

— Будь добр, срежь немного мяты, — сказала она, протягивая мне ножницы. — Я заварю нам чай.

— А которая тут мята? — спросил я.

— Ах да, я и забыла, что ты еврей, — сказала она.

— Еврей?

— Или я ошибаюсь?

— Да нет, просто мне непонятно, какая связь существует между евреями и мятой?

— Абсолютно никакой связи. В том-то и дело.

— Впервые слышу, что у евреев так плохо с ботаникой. Может статься, как раз евреи изобрели мятный чай. Если я не знаю, как выглядит мята, то лишь потому, что я рос в городе и у нас никогда не было своего сада.

Она рассмеялась:

— Уилмслоу вряд ли можно назвать городом, Гай.

— Для нас он был городом, при нашем стиле жизни. Мы вечно либо торчали в своем бутике, либо закупали товары в Милане и Париже. Я побывал на сотне показов мод по всей Европе еще до того, как мне исполнилось двенадцать. Я чаще видел подиумы, чем сельские дороги. А что касается мяты… Мята, — кажется, так звали одну модель, с которой я одно время встречался. У нее были зеленые глаза, и она пахла…

Поппи предостерегающе подняла руку, этим жестом напоминая, что есть вещи, которые не следует подробно обсуждать со своей тещей.

— Скажи мне, раз уж ты упомянул бутик, — почему я потеряла связь с твоей мамой?

— Но вы же переехали.

— Это началось еще раньше.

— У мамы сейчас плохо с головой.

— Надеюсь, это не из-за тебя и Ванессы?

— Не буду утверждать, что она любит Ванессу, но она не любила и всех прочих женщин, которых я приводил к нам домой. Не потому, что они ей не нравились или казались недостаточно для меня хороши. Скорее потому, что ей никогда не нравился я.