Время зверинца

Когда я подъехал, она сидела на деревянной скамье перед фасадом коттеджа и читала какую-то дрянь. Мне бросились в глаза широкополая шляпа с цветочками и шелковые узорчатые шорты до колен, каковой наряд я тотчас про себя забраковал, как бывший продавец-консультант и просто как мужчина. Впрочем, ей не для кого было наряжаться — ведь я не звонил с предупреждением о приезде. Увидев меня, она удивленно прищурилась, но не закрыла свою книгу. На всякий случай я попросил таксиста не уезжать сразу и какое-то время подождать перед домом.

— Вот, представьте, ехал мимо, — сказал я, поздоровавшись.

— Занятное совпадение. И ты опознал меня, случайно выглянув из такси?

— Примерно так.

— Откуда едешь?

— Из Оксфорда.

— А куда?

— В Ноттинг-Хилл.

— Тогда ты сбился с пути.

— Это я уже понял. Вы не подскажете шоферу нужное направление?

— Скажи ему, пусть возвращается в Оксфорд и стартует заново.

— Не угостите бокалом вина, раз уж я тут оказался? — Нет.

— А чашкой чая?

— Нет.

— А моя помощь в истреблении пауков вам не требуется?

Эта деревня наверняка ими кишит.

— Твоя помощь не нужна ни в чем. Пусть пауки живут себе в моем шкафу.

— Ну, тогда я поехал? — Сделай одолжение.

Я попытался разглядеть, какую книгу она читала. Уж такая у писателей привычка: они не могут спокойно видеть человека с раскрытой книгой в руках, не поинтересовавшись при этом, что он читает.

— На что ты так уставился?

— Хотел узнать, что за дерьмо вы читаете.

— Зачем тебе это знать?

— Обычное любопытство.

— Если бы ты просто любопытствовал, ты не назвал бы книгу дерьмом, еще не разглядев.

— Я уверен, что это дерьмо, хотя и не знаю названия.

— И не узнаешь.

Она прижала книгу к груди, как мать прижимает младенца, которого у нее грозятся отнять.

— Может, мне все-таки остаться?

— Исключено.

— Я мог бы переворачивать вам страницы.

— В этом нет нужды. Книга так увлекательна, что страницы переворачиваются сами собой.

— Кто ее автор?

— Некто, принимаемый тобою за дерьмо. Ванесса говорила, что ты всех писателей считаешь дерьмом.

— Это не совсем так. Я считаю дерьмом только живых писателей.

— Ты и сам живой.

— Это ненадолго.

— Однако вот этот автор жив, и он не дерьмо.

— «Он»? Это мужчина? Да вы надо мной издеваетесь!

— Так и есть. А теперь езжай своей дорогой.

— Вы в самом деле этого хотите?

— В самом деле.

— В самом-самом-самом?

— Сколько раз еще тебя просить?

Она была тверда, но я постарался увидеть в этом и светлую сторону. По крайней мере, к «уезжай» она не добавила: «…и больше не возвращайся».

Некая часть — или, точнее, некие части — моего существа среагировала на эту неудачу позитивно. Писателю внутри меня нужна была неопределенность — и пусть она тянется как можно дольше. Быстрый успех был не в интересах сюжета. Пусть я и не из тех авторов, кто делает ставку на закрученный сюжет, но понимаю важность саспенса для литературного произведения. Моралист внутри меня (если это внутри меня сойдет за моралиста) также был доволен неопределенностью. Манки-Миа и Брум не в счет — этих мест не существует на «моральной карте», — но если бы Поппи позвала меня в дом посреди Шиптон-андер-Вичвуда и там стянула бы свои нелепые шорты, для меня это явилось бы серьезным потрясением. Могла ли она сделать такую подлость родной дочери — и не где-нибудь, а в самом сердце старой доброй Англии?

Меня сбивал с толку тот факт, что она до сих пор не рассказала Ванессе о бесстыдном поведении ее мужа в Манки-Миа. Разве она как мать не обязана была хотя бы предупредить на сей счет свою плоть и кровь? «Порви с ним, Ванесса, он же нравственный урод, и всегда таким был, и всегда таким будет. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто последуй моему совету».

С другой стороны, зять внутри меня и любовник внутри меня жаждали удовлетворения своей страсти. Вне зависимости от всяких «моральных карт» мне хотелось вновь ощутить под своей ногой раздавленного паука, а в своих объятиях — Поппи. А поскольку она так и не сообщила о случившемся Ванессе, не означало ли это, что и Поппи хотела вновь почувствовать себя среди мартышек Манки-Миа?

32. АПОРТ, АПОРТ

Предметом обсуждения на досрочно покинутом мною симпозиуме в Оксфорде была ни много ни мало «роль детской литературы».

Роль в чем?

В культурном воспитании детей?

Но никакого культурного воспитания детей у нас не было. Существуй у нас такое воспитание, мы бы имели перед глазами его результат в виде культурно воспитанных взрослых.

Хотя что я мог знать на сей счет? Меня пригласили на симпозиум лишь с целью подвергнуть публичной порке — такая вот взрослая жертва на алтарь малолетних потребителей книжной продукции.

Я подозревал что-то в этом роде, но все же согласился участвовать — только затем, чтобы иметь предлог для посещения любимой тещи, недавно обосновавшейся в тех краях. Оксфордшир неожиданно обрел для меня особенную привлекательность.