Время зверинца

Причиной, по которой устроители симпозиума хотели меня заклеймить и унизить, было мое выступление в ночной программе о культуре на третьем канале Би-би-си — в одной из тех передач, которые никто никогда не слушает, да и я сам не стал бы слушать, не окажись я ее участником. А высказался я так: «Вы хотите, чтобы начитанные дети со временем превратились в начитанных взрослых, но за отсутствием первых вы не имеете и вторых. Куда подевались те оголтелые юнцы, что ночами давились в очередях, спеша заполучить очередной том похождений Поттера и компании? Они либо до сих пор читают все те же книги о Поттере, либо уже не читают ничего».

Далее я заявил, что мы унижаем наших детей — слово «наши» в устах записного педофоба и чуть ли не детоубийцы так и напрашивалось на обвинение в лицемерии, — унижаем их предположением, что им нужны какие-то специфические детские книжки для того, чтобы со временем перейти ко взрослому чтиву. А между тем их следует с самого начала приучать к нормальной взрослой литературе, исключая из списка лишь те книги, читать которые им еще рано по очевидным причинам. То есть «Тропик Рака» им пока давать не следует. Но вы можете им сказать, что «Тропик Рака» будет их ждать на той стороне «Грозового перевала», как только они сподобятся его преодолеть.

Понятно, я не мог претендовать на глубокое знание предмета. У меня не было своих детей; и у людей, с которыми я обычно общался, их не было тоже. Мы с Ви жили в оторванном от детства мире и потому относились к детям без снисхождения, как к равным себе людям, только пониже ростом да почумазее. («Не намного и ниже», — наверняка съязвила бы в этом месте моих рассуждений Ванесса, окинув меня критическим взглядом.)

Но в данном случае я вполне мог обойтись и без специальных знаний по детскому вопросу. Достаточно было указать на два общепризнанных факта. Первый: никогда еще у нас не издавалось такого множества книг для детей. Второй: подавляющее большинство людей моложе сорока испытывает трудности с усвоением текстов чуть более сложных, чем сообщения в «Твиттере». Делайте выводы…

В той же передаче, говоря о собственном детском чтении (я и прежде врал в интервью, будто впервые прочел Генри Джеймса и Генри Миллера в детсадовском возрасте), я заявил: «Нам нужно избавляться от всех книг, адресованных сугубо детской аудитории».

Вот еще одно из моих-штрих-наших любимых словечек. Я о слове «сугубо».

Предложение избавиться от всех сугубо детских книг настолько впечатлило устроителей симпозиума, что они решили сделать его отправной точкой — так сказать, воспламенителем — дискуссии. Потому-то меня и позвали.

— Каким образом вы думаете это осуществить? — спросил меня председательствующий на утреннем заседании. — Наложить на них запрет? Сжечь их?

— Сжечь детей?

— А что? Мы ведь не знаем, как далеко вы готовы зайти.

(Знакомая песня: «Откуда у вас такое отвращение к детям, мистер Эйблман?»)

Председатель был владельцем детского книжного магазина, в торговом зале которого и проходило собрание. От сорока до пятидесяти взрослых почитателей детской литературы расселись на складных металлических стульях — ладно хоть не на детских стульчиках, — а три участника дискуссии, включая меня, разместились вокруг низкого журнального столика. На стенах висели увеличенные фотопортреты знаменитых детских писателей прошлого, перемежаемые репродукциями обложки последнего по времени творения нашего председателя: обильно иллюстрированной книжки о псе по кличке Апорт. «Апорт, апорт» — так она называлась.

Отвечая на язвительные вопросы, я был по возможности хладнокровен, ограничиваясь общими фразами о недопустимости любых запретов и сожжений — даже приплел сюда нацистов, — тогда как внутри меня росло и крепло желание запрещать и жечь все подряд, включая этот магазин вместе с почтенной публикой.

— Разумеется, я против цензуры во всех ее видах и проявлениях, — говорил я, четко артикулируя каждое слово на тот случай, если у детских сочинителей не все хорошо с пониманием авторов, пишущих для взрослых. — Но мы вполне можем ввести наших детей в мир книг, не сюсюкая с ними и не третируя их свысока. Джон Стюарт Милль[85] уже в трехлетнем возрасте читал труды античных авторов на латыни и греческом. Боюсь, он бы не преуспел так в древних языках, если бы его отец подсовывал ему «Чупа-Чупса с мыловаренной фабрики» или что там еще читают нынешние дети.

Я не рискну утверждать, что после этих речей в полку моих друзей и поклонников заметно прибыло. Даже пес Апорт, со всех стен преданно смотрящий на хозяина в ожидании команды-тезки, как будто начал недобро коситься в мою сторону и слегка обнажил клыки.

Один из моих оппонентов за столиком сделал движение, словно собрался уходить, подняв лежавший у него в ногах рюкзак — этакий славный велосипедный рюкзачок с подвешенным к нему брелком в виде Винни-Пуха, — но тут же выяснилось, что он всего лишь искал носовой платок.

— Если это является типичным образчиком вашего юмора, то я нисколько не удивлен отсутствием у вас юных читателей, — сказал он, основательно высморкавшись.