Всадник без головы

Срезали и обстругали два деревца, каждое около десяти футов длиной, добавили еще два, покороче, для поперечных перекладин. На них растянули сначала одеяло, а поверх него плащ. Таким образом, импровизированные носилки были готовы. Предвидя возможность нового буйного приступа, Зеб Стумп решил привязать больного к носилкам.

Не два человека, как это обычно бывает, несли эти носилки. Дело было организовано иначе: передние концы шестов были укреплены на лошади, а сзади носилки поддерживал человек. Поддерживал их Фелим.

Зеб шел впереди в качестве вожатого.

В этом импровизированном паланкине Морис Джеральд был доставлен в свою хижину.

*  *  *

Уже спустилась ночь, когда эта странная процессия прибыла в хакале мустангера.

Сильные руки охотника бережно перенесли больного с носилок на его кровать в хижине.

Джеральд не понимал, где он находится, и не узнавал своего друга Зеба, склонившегося над ним. Его мысли все еще блуждали, хотя он больше уже не буйствовал. Наступил период затишья.

Больной не молчал, но и не отвечал на ласковые вопросы, обращенные к нему; с его уст срывались какие-то загадочные восклицания.

Друзья мустангера перевязали ему раны, как сумели, но больше ничего сделать было нельзя. Надо было ждать наступления утра.

Зеб распорядился, чтобы Фелим отправился спать, а сам остался у постели больного.

У старого охотника были свои соображения по этому поводу. Ему не хотелось, чтобы бред больного слышал кто-нибудь, кроме него, даже Фелим. И он просидел всю ночь напролет у постели Мориса и ловил каждое его слово.

Зебу Стумпу не странно было слышать, как больной в своих любовных клятвах повторял все время имя Луизы.

Но и другое имя часто срывалось с уст больного. И с ним были связаны менее приятные для слуха речи. Это было имя брата Луизы. Какие-то бессвязные, жуткие, бессмысленные слова сопровождали это имя.

Зеб Стумп сидел и сопоставлял все слышанное с уже известными ему фактами, и когда наступило утро, он уже не сомневался в том, что Генри Пойндекстера нет в живых.

Глава LV ДЕНЬ НОВОСТЕЙ

Дон Сильвио Мартинец — один из немногих мексиканских богачей, оставшихся в Техасе после захвата страны северными колонистами. Он мало интересовался политикой, был человеком миролюбивым от природы, уже пожилым, а поэтому довольно легко примирился с новым положением. Потеря национальной независимости уравновешивалась в его сознании безопасностью от набегов команчей, терроризировавших страну до прихода сюда колонистов. Дикари, правда, не были еще окончательно покорены, но нападения их стали значительно реже.

И старику-мексиканцу одно это казалось уже большим достижением.

Дон Сильвио был «ганадеро» — скотоводом большого масштаба. Его пастбища простирались на много миль в длину и ширину, а табуны лошадей и рогатого скота исчислялись тысячами голов. Его гасиенда — длинный и узкий одноэтажный дом — скорее напоминала тюрьму, чем жилое помещение. Со всех сторон она была окружена загонами для скота.

Жизнь обычно здесь текла очень тихо. Но когда наступал осенний праздник — праздник клеймения скота, веселый шум пиршеств оглашал воздух в течение многих дней. Это, однако, происходило только раз в год. В остальное же время старый владелец гасиенды, убежденный холостяк, вел спокойный и уединенный образ жизни. С ним жила только его сестра, еще более преклонного возраста, чем он сам.

Правда, когда к ним в гости приезжала их хорошенькая племянница с берегов Рио-Гранде, тихая гасиенда оживала. Исидоре здесь всегда были рады. Она приезжала и уезжала, когда ей заблагорассудится. В доме дяди ей позволяли делать все, что ей вздумается. Старику нравились живость и жизнерадостность Исидоры, да он и сам был далеко не мрачным человеком. Некоторые свойства ее характера, которые в других странах могли бы показаться неженственными, были естественны в стране, где загородный дом сплошь и рядом превращался в крепость, а домашний очаг орошался кровью хозяев.

Дон Сильвио Мартинец прожил свою молодость в обстановке постоянной опасности. Он был свидетелем многих безрассудных поступков. Неудивительно, что он не останавливал Исидору, отчаянные выходки которой граничили часто с каким-то неудержимым безрассудством.

Старый мексиканец любил свою племянницу так нежно, как можно любить только свою собственную дочь. И каждый знал, что Исидора будет наследницей всех его владений.

Неудивительно поэтому, что она пользовалась уважением среди всей челяди дона Сильвио Мартинеца — на нее смотрели как на будущую хозяйку. Впрочем, Исидору уважали окружающие и за ее личные качества, особенно за храбрость, и среди отважной мексиканской молодежи вряд ли нашелся бы один, кто не обнажил бы мачете[47] в ее защиту.

За последнее время Исидора стала все чаще навещать своего дядю. Но не из-за того, что она больше привязалась к нему и хотела утешить его старость, — причина была другая. Она приезжала на Леону в надежде встретиться с Морисом Джеральдом. Исидора любила мустангера. С того самого дня, когда он освободил ее из рук индейцев, он завладел ее сердцем.