Всадник. Легенда Сонной Лощины

– Мой мальчик был не такой! Он был горяч, да, но таким мальчик и должен быть. А вот ты была ненормальной. Где ж это слыхано, чтобы девчонка притворялась мальчишкой, одевалась как мальчишка, обрезала волосы, как мальчишка, носилась где попало, как мальчишка? И люди верили тебе, верили, что ты то, чем не являешься. Это неправильно. Потому-то я и понял: в тебе что-то не так, ты колдуешь втихую.

Мне бы защититься, заорать на него, сказать, что все это не так, но его последние слова остановили меня.

В тебе что-то не так.

Во мне что-то не так. И это не мое желание быть мальчишкой. В этом нет ничего плохого.

Да, во мне есть что-то, чего быть не должно, что-то, существование чего мне было невыносимо с момента обнаружения, что-то, исходившее от самого противоестественного существа, какое только можно вообразить.

Шулер де Яагер, или чем он там был на самом деле, под кожей, которую использовал для маскировки. Шулер де Яагер – мой дед. Его кровь, пускай и разбавленная, течет в моих венах. Что, если сила этой крови каким-то образом причинила вред Юстусу? Может, Дидерик прав и я в ответе за гибель его сына?

Дидерик делает шаг ко мне. Лицо его искажается.

– Все, что случилось, – твоя вина. Юстус. Я. Мой род оборвался из-за тебя. И вы закопали меня в лесу, как пса, как будто я вообще ничего не стою. Вы даже не похоронили меня рядом с сыном.

Лицо его продолжает меняться, кожа пузырится, растягивается, лопается, из открывшихся ран брызжет кровь.

– Ты забила меня камнем, – говорит он, поднимая руки к лицу. – Посмотри, что ты со мной сделала.

– Нет. – Я крепко зажмуриваюсь.

Не хочу видеть его лицо, потому что в тот миг, когда я вижу эти раны, я ощущаю в своей руке гладкость камня – а он был гладким, гладким и ровным, как голыш, которым так здорово пускать «блинчики» по воде, – и то, как сминалась под ударами плоть человека.

– Посмотри, что ты со мной сделала.

– Нет!

– Посмотри.

Голос его несется отовсюду, от деревьев, из кустов, из самой земли, отдаваясь эхом в моей голове, давя изнутри на глаза.

– Нет! – кричу я и снова бегу, бегу вслепую, только бы не смотреть, что моя рука с камнем сотворила с Дидериком Смитом.

Я – убийца. Я его убийца. Убийца, так никогда по-настоящему и не принявший на себя вину, просто похоронивший знание в тайном темном уголке сердца, где хранилось все страшное и стыдное. И когда секрет пытался вырваться на свободу в ночи, моя совесть заталкивала его обратно, прикрываясь беспамятством, притворяясь, будто этого никогда не было.

Неважно, что кузнец сам собирался убить меня. Вообще неважно, что он мне уготовил. Мне следовало убежать, а не бить его. Следовало остановиться прежде, чем он застыл неподвижно.

Я убийца, а Катрина помогла мне закопать труп в лесу, и мы никогда больше не говорили об этом.

Я слышу, как кричит мне вслед Дидерик Смит, но не оборачиваюсь, и скоро голос затихает. Он не преследует меня.

Звезды исчезают за густой тенью. Я бреду вслепую, натыкаясь на деревья, спотыкаясь о камни и корни. Не знаю, иду ли я прямо или хожу кругами, но мне страшно. Я боюсь того, что покажет мне лес дальше, поскольку знаю: он со мной еще не закончил.

– Бен.

Я замираю. Сердце мое предвидело, что это будет он, что это может быть только он. Мне хочется видеть его – больше всего на свете. И меньше всего на свете тоже.

– Бен, – повторяет он.

Нужно посмотреть. Нужно увидеть. Нужно узнать, винит ли он меня.

Вот он – больше, чем жизнь и смерть, и на миг меня охватывает желание броситься к нему, прыгнуть в его объятия, чтобы он подбросил меня в воздух и расхохотался своим громовым смехом. Если он засмеется, все тени и призраки разлетятся прочь и все будет хорошо.

– Опа, – говорю я, но он не улыбается улыбкой Брома Бонса и не раскидывает руки мне навстречу. Он суров и серьезен, каким дед никогда не был при жизни.

– Бен. Что ты делаешь?

Я съеживаюсь под его взглядом.

– Я… Я только… Ома заставила дать обещание…

– Почему ты вообще решила, будто можешь что-то сделать с Шулером де Яагером? Я же велел тебе держаться от него подальше. Я говорил это много раз, а ты не послушалась.

– Опа, это не просто Шулер. Всадник…

– Нет никакого Всадника, Бен. Я рассказывал тебе. Ты знаешь.

– Не тот Всадник, каким был ты, другой Всадник.

В голове моей сумятица, все, что было там секунду назад, куда-то пропадает. Бром никогда не вел себя так, никогда не перебивал меня, не вынуждал нервничать и обороняться.

– Других Всадников нет. Был только я, устроивший глупый розыгрыш. А теперь прекращай эту чушь и иди домой, здесь тебе не место, Бенте.

Я замираю, глядя на него.

– Бенте. Ты никогда не звал меня Бенте. Никогда, даже в раннем моем детстве. Катрина всегда жаловалась на это, но ты называл меня только Бен.

– Я велел тебе идти домой, – настаивает Бром.

– Ты не Бром. Ты даже не его тень. В тебе нет вообще ничего от Брома.

Тут он улыбается, и эта улыбка – не улыбка Брома: слишком широкая, она растягивается на все лицо. Иллюзия Брома исчезает, оставляя, однако, ощущение, что зубы все еще здесь, парят в воздухе.

Бен. Поспеши.