Всадник. Почти забытый мною. Призраки отвлекли меня, сбивая с пути, не давая вспомнить о нем, найти его.
Только одно существо могло не хотеть моей встречи со Всадником, только одно существо боялось моего присутствия в лесу.
Шулер де Яагер.
– Я иду, – говорю я, не знаю уж, кому именно: Всаднику или моему второму, чудовищному, деду. – Я иду.
Семнадцать
В
скоре я начинаю слышать шепотки.
Сначала тихие, очень тихие, такие, что их можно принять за нечто другое – за шелест ветра или скрип моих башмаков. Но постепенно они становятся громче, не перерастая, конечно, в крик, оставаясь не более чем шепотом, но между тем отвлекая, как назойливый зуд комара, подлетевшего слишком близко к уху. Я машу рукой, пытаясь отогнать, остановить гудение, но оно не прекращается.
– Прочь, – говорю я, потому что шум злит меня, заставляя забывать обо всем, кроме этого многоголосого шепота.
Хуже всего, что я не разбираю ни одного отдельного слова – лишь беспрестанно пульсирующая масса звука заполняет мою голову.
Я вспоминаю тот момент много лет назад, когда мы с Сандером добрались до конца ведущей сквозь лес тропы и я сошла с дороги в запретное место. Тогда тоже звучал этот шепот, и меня затошнило от него уже через пару секунд. Страх нарастает во мне, и как я ни стараюсь его оттолкнуть, убедить себя, что не боюсь, у меня ничего не получается.
Я
И все же я здесь, тащусь по лесу, несмотря на страх и сомнения, бреду, потому что Всадник позвал меня и не прийти к нему я не могу. Так было всегда, понимаю я, с самого детства, даже до того, как мне стало ясно, что это зов.
Он был как север, как полярная звезда, и стрелка компаса моей души всегда указывала на него. Вот почему меня всегда влекло, тянуло в леса. В юности об этом не задумываешься. Просто – идешь.
Сначала был страх. Страх этого зова, страх того, что он может означать для меня. Потом пришло желание, желание, которого я до сих пор толком не понимаю. Наверное, это была любовь, а может, что-то большее, чем любовь. Жажда чего-то, что может дать только он, только вот не знаю, какое оно – это «что-то». Нет, все-таки не любовь. Дело, похоже, в нашей странной связи друг с другом, в том, что при первой нашей встрече в моем далеком детстве Всадник был лишь отголоском мысли, смутной смесью ночных кошмаров жителей деревни. Но он потянулся ко мне, и моя вера в него сделала его не просто тенью.
Всадник возник из меня, из моего стремления к чему-то большему, чем знакомый мне мир, из моей потребности в прекрасном задолго до того, как мне открылось это чувство. Для жителей Лощины он был кошмаром, а для меня – мечтой, мечтой о полете и свободе.
Шепотки меж тем стихают. Не исчезают совсем, но отступают, возвращая, по крайней мере, возможность соображать. И едва я так думаю, гул снова набирает громкость.
Шепот опять отдаляется.
Значит, нужно просто думать о нем, считать его истинным севером – и он сам притянет меня к себе.
И истина ослепляет меня, как вырвавшаяся из-за туч луна: «
Шулер де Яагер боится Всадника, боится того, что может случиться, когда я дойду.
А значит, мы со Всадником способны навредить Шулеру.
Да, способны – если будем вместе. Возможно, мы даже сумеем победить его.
«
Тропа неожиданно выводит меня на большую поляну. Наверху темнеет ночное небо, усыпанное ярчайшими звездами. Свет их льется на темную фигуру, скорчившуюся в центре поляны – фигуру человека или кого-то, похожего на человека, хотя в моем воображении он никогда не представлялся мне без лошади. Он стоит на коленях, склонив голову, сгорбив спину, как будто держа на себе всю тяжесть мира.
– Всадник, – выдыхаю я и бегу к нему.