Всадник с улицы Сент-Урбан

У Джейка, приподнявшегося от рабочего до менеджера сцены, времени для него было не много. Да и ни для кого у него лишнего времени не было, за исключением разве что Люка Скотта, мальчика из хорошей семьи и драматурга, которому предстояло еще пристроить куда-нибудь свой первый сценарий. Они вдвоем снимали квартиру, иногда наперебой ухаживали за одной и той же девчонкой, но в остальном дружили преданно и были неразлучны — этакие профессиональные эпатажники и зубоскалы; всюду таскали с собой полоумную старуху Ханну, врываясь на вечеринки с единственной целью всех там фраппировать. Точно так же признанные режиссеры и писатели постарше, как обнаружил Додик, не выносили эту парочку мерзавцев, которые их нещадно мешали с грязью. Невзирая на личности, всех беспощадно зачисляли в бездарности, которые просто никому не нужны, поэтому и окопались в Канаде.

«Они бы, может, и продались, — хихикал Люк, — да только покупателей не находится».

«Их неподкупность уже не добродетель, — вторил ему Джейк, — а привычка, приобретенная по необходимости. Это как с тетей Софой, которая — ну да, не проститутка, но почему?»

Придя к ним в гости, Додик с облегчением обнаружил, что дома один Джейк.

— А вы тут классно устроились, — одобрил Додик. — Завидую.

Вырядившись в свой самый потрепанный костюм и сплевывая в платок, заляпанный кетчупом, — дескать, вот: представляешь, язва, а мне и лечиться не на что, да тут еще судебные приставы в затылок дышат, — Додик всячески старался разжалобить старого школьного дружка, будил в нем воспоминания о временах, когда они были пацанами, о детских рожицах друзей (соседей по Сент-Урбан), и, когда Джейк стал трепыхаться, заподозрив, что сейчас начнут грабить, Додик пригвоздил его к месту последним сокрушительным аргументом — ладно, мол, всё, обещаю: на выстрел больше не приближусь к Дженни — и в итоге все-таки выцыганил чек на пятьсот долларов плюс подпись Джейка на поручительстве, чтобы банк выдал Додику ссуду в две с половиной штуки баксов.

Причем вышло, что это он очень вовремя, потому что секундой позже распахнулась дверь, и ввалился Люк, пропустив вперед себя еще и Ханну.

— Ты смотри! — воскликнул он, предвидя возможность постебаться. — И кто это к нам прише-ол!

Ханна, чувствуя, что все это может добром не кончиться, спряталась в кухне, где принялась выгружать из сумки продукты и готовить ужин.

— А я — всё! Ухожу, ухожу, ухожу, мистер Скотт, сэ-эр, — забормотал Додик и испарился.

Джейк был в ярости.

— Послушай-ка, Люк, я тоже кое-кого из твоих друзей терпеть не могу, но я же так себя не веду!

— Ну да, ты ведешь себя еще хуже.

Ханна принялась их разнимать.

— Вас послушать, можно знаете за кого принять? За парочку голубых. Цапаетесь, как пара педиков на Джарвис-стрит.

Придя после ужина в редкое у нее приподнятое настроение, Ханна вдруг сверкнула черными глазами и, схватив колоду карт, стала выделывать с ней — такое! Подобной сноровки Люк не видывал в жизни. Пока Джейк давился со смеху, она мигом пошвыряла им карты — вверх рубашками, одну Люку, одну Джейку, одну себе, перевернула свою, оказался туз.

— А знаете, кто этому научил меня?

— Джо! — просияв, догадался Джейк.

Ханна кивнула и потянулась к бутылке пива. Потом стала рассказывать о муже.

— Он был лодырь от рождения, мой Барух, да и вообще свинья. Только бы пиво было, пиво он мог трескать целый день, а вечером либо по блядям, либо на борцовский матч. Он, кстати, деда твоего обкрадывал, — слышь, Янкель? Смолоду все по тюрьмам — только выйдет, и опять, и все по хулиганке. Еще за годы до того как я с ним познакомилась, — вот спроси отца, если мне не веришь, — твои предки месяца по три, иногда по четыре жили спокойно, не видя Баруха, потом вдруг заваливается в два часа ночи пьяный, молотит кулаками в дверь, морда в крови, весь блевотиной провонямши, и орет, ругается на твоего деда. Евреи! — орет. — Евреи, я вернулся! Ваш брат Барух пришел! Я дома!

Уже сели в машину, а она все предавалась воспоминаниям о муже.

— Однажды он Йосла Альтмана так избил, что тому пришлось в больнице швы накладывать. А твоего отца он ни в грош не ставил, ты знал это, Янкель? Однажды говорит ему: эй ты, знаешь, Иззи, кто ты есть? Нет? Не знаешь? Ты ошибка твоего отца. Или еще сунет ему под нос палец и говорит: на, говорит, Иззи, понюхай, это тот, который прорвал бумажку! Да он вообще был помойка ходячая, мой Барух, скандалист чертов. А жулик какой! Да вообще чеканутый. Я бы, наверное, не выдержала, померла с ним, если бы он на полгода не уехал на гастроли с франко-канадским цирком — силача изображал, жевал бритвы и гнул подковы в Шикутими, Труа-Пистоле и Тадусаке. В старину, когда в Монреале на улице Сент-Урбан не было тротуаров, а везде сплошная грязь и бордели, он непрестанно шлялся по портовым кабакам, а потом, естественно, и сам матросом на судно нанялся. Или его напоили — может, он в пьяном виде контракт подписал. Кто знает?