Всадник времени

Волохов положил ему в шапку бумажку в десять рублей. Это было не так уж и много, но прилично. Не удержался Волохов. Хотя видно было по инвалиду-фронтовику, что пьёт он. Но и музыкант настоящий.

Шли, гуляя, и до Стромынки добрались часа через полтора.

А возле дома их ждал большой сюрприз...

Стоял военный виллис, и навстречу, подтянувшись, подошёл капитан, адъютант Волохова, отдал честь, щёлкнув каблуками:

— Товарищ генерал. Я только из главного штаба танковых войск. Срочный вызов командующего фронтом. Самолёт ждёт.

— Сколько нам на сборы?

— Как успеете, товарищ генерал.

— Полчаса устроит?

— Так точно.

— Ну, так что там? Небось, поинтересовался?

— Конечно, товарищ генерал!

— Ну и что?

— Там, где наш корпус, что-то назревает от немцев, а мы... то есть вы, товарищ генерал, будете их... упреждать, так мне сказал капитан из главного штаба.

— Спасибо, Леша, — генерал улыбнулся. Уж очень смущён и робок сейчас его боевой адъютант. А на фронте всегда с автоматом вперёд лезет.

При входе в дом адъютант спросил:

— Помогу собраться, товарищ генерал?

— Не надо, Леша, сиди в машине.

Адъютант с двумя автоматчиками охраны остался в виллисе.

Катя, едва сдерживая слёзы, упаковывала в рюкзаки хлеб, сало, колбасу.

— Ну что ты, Катя! — Вересаев вывалил всё обратно. — У нас в самолёте всё уже есть!

Она обняла его. Обняла и Волохова.

— Посидим?

Сели перед дорогой.

— Вот тебе и завтра! — не удержалась Катя.

— Ну, Катюша, это ведь война! Тут ничего не поделаешь. Каждый час что-то меняется.

Катя промолчала.

— А знаешь, Егор, — Волохов повернул голову в его сторону, и Вересаев понял, что сейчас он скажет что-то очень важное, — ты видел последние сводки, в том числе и с Севера, с Ленинградского и Карельского фронта?

— Конечно. Вчера в штабе читал.

— Наверно, тоже догадываешься.

— Догадываюсь.

— Я думаю, Егор, Финляндия в ближайшие дни выйдет из войны. Обязательно выйдет из войны. Он не будет подставлять свою страну под удар. Упредит дело и заключит сепаратный мир.

— Я тоже думаю, что заключит. Хотя это сейчас очень непросто.

— Он это сумеет. Очень осторожным и мудрым был всегда. И даже в такой сложной ситуации сумеет. Я уверен, вот увидишь.

— Да... Я тоже думаю сумеет.

— Что друзья-генералы, своего любимого полководца вспомнили? Маннергейма? — Они были дома одни, но Катя всё равно произнесла эту фамилию негромко, почти шёпотом. Всё-таки, союзник Гитлера.

— А мы его никогда и не забывали.

Катя сидела последние минуты с мужем и его другом, уходящими на фронт. И вдруг ей вспомнился красивый и мощный, торопливо ходящий по клетке тигр. Её муж, и его друг, тоже, конечно, полководцы. Меньшего, разумеется, масштаба, чем их бывший генерал, а теперь маршал Маннергейм, воюющий на стороне противника. Но всё равно полководцы.

И она вдруг почему-то подумала. Может, по-женски романтично и наивно. Но подумала, вспоминая свежие сегодняшние впечатления, что у полководца, наверно, сердце тигра. Ну... не сердце... энергия что ли, душа... Надо быть осторожным, вкрадчивым, но стремительным, решительным и сильным. Сокрушающим. Только этот красавец-тигр может сравниться с такими мужчинами. И она вдруг снова вспомнила молодого, того давнего, ещё царского, генерала Маннергейма.

33. ИСХОД

1944. Сентябрь — октябрь.

Коровы, телята, овцы, двигаясь по булыжной дороге под осенним дождём, блеяли, мычали. На телеге, запряжённой молодой кобылой, был нагружен домашний скарб: столы, бочки, корзины, зеркало... Пожилая женщина и её муж, ещё крепкий, но уже ссутуленный тяжёлой работой и чуть пригнутый годами к земле, — шли возле телеги. Старый финн держал поводья. Они не хотели лишнего груза для кобылы. Жалели её. Двое маленьких детей, лет пяти-шести, мальчик и девочка, видимо внуки, ехали на передке телеги.

Пятнистая черно-белая корова, с длинными и широкими рогами, чего-то испугалась. Встала, упёрлась, загораживая путь, застопорив движение в центре тракта. Хозяйка её, финская женщина лет шестидесяти, гладила её по голове, обнимая морду, успокаивала коровушку свою. И маршал, хотя стоял в стороне, хорошо видел крупные слёзы, которые поблескивали в лучах осеннего солнца, на щеках этой женщины.

Люди покидали родные обжитые места, с которых они уже были однажды изгнаны и, спустя четыре года, судьба изгоняла их вновь.

Остались отстроенные своими руками добротные дома, крепкие хозяйства, могилы родителей на погостах, кусты сирени и роз, цветущие в палисадниках. Ухоженные луга и леса. Озёра и пруды были полны рыбы. Сиги, ряпушка, форель, карпы... Всё пропадало, оставалось без тех, кто это создавал, выращивал, разводил, холил и берёг.

Уходили люди и скот. И где-то надо будет снова строить коровники, сеновалы — всё...