Всадник времени

...Маннергейм, президент Финляндии, ещё держал свой штаб в Миккели, активно, а не формально оставаясь главнокомандующим. Шли тяжёлые бои с немцами на севере Суоми. И необходимо было его присутствие и прямое участие.

Безусловно, он доверял и вполне полагался на своих талантливых, как он справедливо считал, генералов. Хейнрихс, Сииласвуо, Паяри, Хейсканен, многие другие. Он их подготовил, можно сказать, воспитал. Да и по возрасту они почти все годились ему в сыновья. Сейчас они освобождали север своей страны теперь уже от немцев, бывших союзников. Но его генералам сейчас нужна была его поддержка и помощь. В их действия он не вмешивался, но часто они советовались. Очень ещё тяжёлая была обстановка. Но продвижение уже шло. А русские, к сожалению, не помогали, как это было предусмотрено в соглашении. Расчётливому Сталину нужна была только выгода.

Маршал повернул ручку полевого телефона:

— Соедините с Хейнрихсом!

— Хейнрихс слушает, господин главнокомандующий!

— Ну как, господин генерал?

— Взяли Рованиеми, господин маршал! Немцы, боясь окружения, отступили. Посёлок сожгли до последнего сарая. Оставили долину реки Торнио, но... заминировали все дороги... Разминируем и продвигаемся, господин маршал!

— Хорошо, господин генерал! Продолжайте!

— Слушаюсь!

Он постоял у карты, вглядываясь в северный берег Ботнического залива. Потом прошёл к окну. Вечерело. Дома Миккели, повреждённого бомбёжками, озарялись багровыми лучами вечернего октябрьского солнца.

Он любил один стоять у этого окна и смотреть на вечереющее небо, облака. И всегда в это время курил сигару. Рассматривая эти облака, длинные и угасающие солнечные лучи, он думал о многом, представляя себе землю так, словно смотрел на неё с наблюдательной позиции облаков. Зримо представлял всю Суоми, с израненной землёй на южных и восточных границах. С огнями боёв на Севере. Ясно видел огромную напряжённую работу, которая идёт в стране.

Люди осваиваются на новых местах для постоянной жизни. Везут продовольствие для тех, кому нечего есть. Где-то уже пытаются приводить в порядок разбомблённый завод. Везут топливо, оборудование.

На Севере идут ожесточённые бои, хотя русские громко говорят, что «идёт война, похожая на игру». Им бы — поучаствовать в этой «игре»! А ведь они-то лучше других знают, что такое война, а что — игра.

Он долго продолжал смотреть на огненные от солнца облака и отчётливо, будто оттуда, с высоты, видел свою Суоми. Обожжённую, ещё дымящуюся, но крепкую, живучую и уже возрождающуюся вновь, как гордая и прочная, хотя и небольшая, северная держава.

...Урхо Пиркконену уже стукнуло семьдесят, и он никак не хотел уезжать из дома. К нему уже являлись руководители районной администрации, объясняли, что его дом остаётся за новой границей Финляндии. Но он никак не хотел этого понимать. Три года он жил в своём доме, который сам построил. Здесь похоронил жену — Санни, отсюда сын, Вейкко, ушёл на фронт.

Урхо очень любил растить яблони, правда, здесь, в Восточной Карелии, было довольно холодно для них. И, чтобы они хорошо росли и потом плодоносили, надо было много ухаживать за ними. И он ухаживал, как за малыми детьми, за своими яблоньками.

Подрезал ветви, подкармливал, удобрял почву, подмазывал их тонкие стволики от вредителей. Накрывал в холодные ночи, чтоб не помёрзли, пока ещё не окрепли. И за три года они уже подросли, стали стройненькими, настоящими яблоньками. Здесь, на опушке леса, под городом, он выращивал целый сад из тридцати с лишним деревьев. Не то чтобы он уж очень любил есть яблоки сам. Он очень любил их выращивать. Вкусные, сладкие они были. Ароматные. Продавать возил в Сортавалу. Это недалеко, от дома километров пятнадцать. И вот теперь... Как же их оставить-то? Ведь они помёрзнут. Кто их укроет в холода?

Наконец он, Урхо Пиркконен, понял, что уйти ему придётся. Что делать нечего, некуда деваться от этого исхода с земли, к которой уже прирос. Предки его, Пиркконена, жили здесь всегда. Ещё с тех времён, когда эта земля входила в Финляндское княжество Российской империи. Несмотря на холодный климат, они, его родичи, растили здесь яблони, другие фруктовые деревья. У них было два больших дома. В марте сорокового их изгнали с этой земли, и, когда они вернулись, уже осенью сорок первого, он, Урхо Пиркконен, снова посадил яблони. Привёз саженцы издалека, почти из-под Хельсинки, и посадил. Потому что старые яблони оказались спиленными. И кому они мешали? Только короткие пенёчки остались...

И дом он, Урхо Пиркконен, заново построил. Потому что старые и крепкие родовые дома Пиркконенов разобрали и куда-то увезли.

И вот теперь, когда и дом обжит, и яблоньки выросли и плодоносят, и пахнут солнцем на земле, где этого солнца мало... И вот теперь опять надо всё это бросить... Когда он, Урхо Пиркконен, окончательно понял, что придётся уходить, он стал на прощанье приводить сад в порядок. Как будто он не был в порядке. А он, этот сад, блистал своей чистотой и ухоженностью. Потому что старый Урхо любил его, этот свой сад.