Всадник времени

Рядом, немного сторонясь огня, расположился Джек, крупная, чепрачного окраса, немецкая овчарка. Умный и преданный пёс лежал у ног барона, положив голову на ногу, на ступню хозяина. И тоже задумчиво смотрел на пламя.

Огонь метался, с восторгом охватывал поленья, облизывал их своими многообразными языками. А поленья, в схватке с огнём, сначала трещали от азарта, потом сникали. Утихал и огонь, временами вскидывая, уже маленькие, теперь не алые, а синие язычки пламени. И угасал, оставляя лишь тускнеющий свет внутри углей.

Так и в войнах, в столкновениях между завоевателем и страной-жертвой. После кипения огня и страстей, всё утихает, успокаивается. Время покрывает землю и события неумолимым пластом веков. И всё проходит. Как было написано ещё на трубке у Чингизхана. Барон теперь не курит. Или очень редко.

Заглядывая в прошлое, он видел и свои ошибки. Не сумел когда-то убедить правительство Суоми, чтобы предотвратить Зимнюю войну. Тогда бы Финляндия была сильней к сорок первому. Возможно, удалось бы сохранить в великой войне стран нейтралитет. Удалось бы? Этого теперь не знает никто, даже он сам. Наверно, всё было бы лучше и проще, если бы северные страны сотрудничали более тесно. Но его ошибки были явно намного меньше его побед, его трудных, но верных решений. И это успокаивало душу.

Ему всегда было приятно вспоминать слова премьер-министра Паасикиви в сообщении по радио к финскому народу о том, что Маннергейм решил уйти в отставку по состоянию здоровья. Паасикиви тогда сказал «...Никто другой не смог бы выполнить эту задачу, ибо никто, кроме него, не пользовался таким огромным доверием большинства нашего народа...» Так он сказал о выходе Финляндии из войны, сказал про Маннергейма ещё много возвышенных слов. И это было справедливо. Теперь Паасикиви — президент. И это тоже правильно. Потому что он знает что делать.

За окном дохнул порыв осеннего ветра, Джек резко поднял голову. Он, пограничный пёс, подаренный маршалу пограничниками, и здесь считал, что его служба продолжается.

Маннергейм погладил собаку по тёплой голове, поглядел на его чёрную морду, в жёлтые его глаза, улыбнулся. Джек лизнул хозяину руку.

Барон теперь подолгу жил здесь, в деревянном доме, аккуратно построенном среди соснового леса, на скальном берегу острова Ганге, который русские называют Ханко. Балтийская вода с плеском омывала гранитный берег. И маршал слышал шум прибоя. Это всегда успокаивало душу. Словно он сам сливался с природой. Шорох и плеск балтийских волн, а порой и грохот, проникал внутрь него и звучал уже в нём. Это были звуки и отголоски жизни, родного Финского залива, родного моря.

И он подумал, что Аксели, давно покинувший этот мир, и на этот раз оказался, пожалуй, прав. Потому что он, маршал Маннергейм, после долгих своих дорог и войн наконец действительно пришёл к истине, к которой шёл всегда. В великой круговерти жизни, странствий и войн, он отыскал её. Истину.

ЭПИЛОГ

1945. Январь.

Маттиас Хейкка сидел за столом своего дома в своей родной Марья-Коски и пил горячий и крепкий чай, согретый на плите.

Иррья, наполненная радостью, сидела напротив. Смотрела на него во все глаза и всё не могла поверить, что её муж; старый фельдфебель Маттиас, вернулся наконец-то с войны насовсем. Но им не дали и часу побыть вдвоём.

Вежливо постучав в дверь, вошёл сосед Койвулайнен, ровесник Маттиаса, потерявший руку ещё в Зимней войне и потому не воевавший теперь.

— Здравствуйте, господин фельдфебель! — Койвулайнен слегка поклонился.

— Здравствуй, Юсси! Проходи, садись, будь гостем.

Койвулайнен снял потёртую шинель, прошёл в комнату, единственной своей левой рукой извлёк из вещмешка хлеб, сало, бутылку самодельной водки — самогонки. Поставил на стол и сел.

Матти красовался в мундире с орденами на груди. Он редко их надевал. На фронте не до этого было. Рядом с медалью участника Зимней войны, которая была и у Койвулайнена, на груди Маттиаса поблескивали очень достойные награды. Два Креста за оборону «линии Маннергейма». Крест за бои у города Сумма, Крест за бои у города Муола. Тяжёлые бои были. Не так долго он и воевал там, но воевал, как всегда, добросовестно. А совсем недавно, перед Рождеством, в Лапландии, ему вручили, красивый и достойный, Крест за оборону Лапландии.

А потом произошло и совсем неожиданное. Оказывается, ещё в сорок третьем полковник Пяллинен представил фельдфебеля Хейкку за личное мужество в боях к высокой награде, к Кресту Маннергейма 3-й степени. А он, Маттиас, и не знал. Но вот теперь, перед самой его демобилизацией и уходом с фронта, буквально через неделю после вручения ему Креста за Лапландию, командир капитан Итконен неожиданно построил батальон. Построил только по одной причине — пришла награда — очень высокая и почётная. И Крест Маннергейма, с белым венком и розочкой, сам капитан прикрепил к груди фельдфебеля. Это был второй случай с Хейккой за всю войну, даже за две войны, когда у фельдфебеля едва не выступили слёзы. Он их еле сдержал. Первый раз такое было, когда погиб Мяккинен.