Всадник времени

Его помощник, старый, лет семидесяти, но крепкий тибетец, с обнажённой бритой головой, переводил слова гостя шёпотом, наклонившись к своему господину, но не поднимая на него глаз.

Далай-лама сидел в кресле, похожем на трон. Оно стояло на возвышении, покрытом красно-жёлтыми коврами с толстым ворсом. По обе стороны трона, чуть впереди, стояли, склонив головы, два человека. Их шёлковые светло-коричневые мантии, подсвеченные пламенем многочисленных масляных светильников и лучами дневного света из вытянутых узких оконцев, будто возвращали этот свет, создавая иллюзию сияния вокруг трона первосвященника.

На лицах этих людей осталось застывшее выражение, какое бывает у каменных изваяний. Но они были живыми, и следы аскетизма отпечатались на их грубоватых, но гладких лицах.

Лама-переводчик, едва слышно шелестя шёлком своей мантии, нашёптывал господину слова и мысли, принесённые сюда человеком из далёкого мира.

— Его святейшество, Нагван Лопсан Туптэн Гьямцо, далай-лама тринадцатый предоставляет вам возможность аудиенции — двадцать минут.

— Я благодарю Его святейшество.

— Его святейшество хочет знать, из какой страны вы прибыли?

— Из Финляндии.

— Сколько вам лет?

— Сорок один.

— Какой дорогой вы пришли?

— С юго-запада пять дней на лошадях.

Вчера утром Маннергейм прибыл в город Утай. Здесь и возвышался монастырь, сложенный не один век назад из аккуратно тёсанных камней, монастырь, в котором первосвященник ламаизма находился в изгнании, уехав из Тибета.

Барон уже знал, что далай-лама не желал, считал невозможным, вести переговоры с правительством царицы Цы Си, стремящейся подчинить Китаю вольный Тибет.

Монастырь охранялся хорошо. Солдаты далай-ламы чутко несли службу, но напоказ это не выставлялось. Охраны практически не было видно.

От жёлто-белых каменных стен монастыря веяло веками и спокойствием! Кривые сосны покачивались на слабом ветру. На гористом ландшафте, с жёлтыми скалами и ярко-зелёной травой, монастырь выделялся, как нечто главное и великое.

Китайские власти проявляли к духовному и светскому правителю Тибета пристальное внимание. Это Маннергейм понимал. Иначе бы они не направили вместе с ним в Утай сопровождающего, который совсем плохо знал английский, да и всё время пытался вызнать, зачем финский Профессор направляется к далай-ламе.

Барон ещё накануне прошёл в небольшой каменный административный флигель при монастыре, где с ним, при первом его посещении, разговаривал старый лама. Этот лама оказался одним из приближённых первосвященника, который и принял гостя утром следующего дня. Тот самый лама во время аудиенции и переводил беседу Его святейшества с гостем.

Когда Маннергейм входил во дворец, возле огромных каменных ворот с высокими деревянными створами в два ряда стояло в почётном карауле подразделение китайских солдат. Сопровождающий барона соглядатай собирался попасть во дворец вместе с финским «профессором». Но тот попросил пропустить только его со своим переводчиком Чау.

Маннергейм видел, как вспыхнул и заволновался этот китаец-соглядатай, как пытался проникнуть во дворец следом за бароном. Но это было бесполезно. Не пустили.

...Его святейшество, в жёлтой шёлковой мантии, покрытой сверху красно-алым халатом с голубыми отворотами на рукавах, в тёмном и островерхом головном уборе, поначалу неподвижно сидел. Его маленькая, аккуратная бородка под нижней губой и короткие усы как будто подчёркивали сосредоточенность его лица.

В этой небольшой комнате, служившей залом аудиенции, пропитанной нежным и пьянящим духом благовоний, на стенах висели картины из свитков. Красочные рисунки то цвета охры и тёмной зелени, то вдруг бордовые с аквамариновой синевой, переходящей в индиго изображали неопределённые пейзажи. И — фигуры людей, скорее всего священных, святых. Потому что вокруг голов этих фигур отчётливо просматривался, с золотым или серебряным отливом, светящийся ореол.

Когда барон впервые шагнул в зал аудиенции, он поясно поклонился Его святейшеству. Тот кивнул в ответ. Но этот кивок, несмотря на лёгкость, был уважительным. Первосвященник глубоко чувствовал тонкости человеческого общения. Он был весьма умён.

— Его святейшество хочет знать: не передал ли Его величество император России сообщение для него?

Далай-лама внимательно смотрел на гостя, ожидая ответа и перевода.

— К сожалению, у меня не было возможности нанести визит императору перед отъездом.

Первосвященник с десяток секунд помолчал. Тишина была почти полной. Только чуть потрескивало масло в светильниках. Совсем-совсем тихо. Едва слышно. Используя паузу в беседе, далай-лама вдруг встал и быстро заглянул за занавеску позади себя: он не хотел, чтобы его подслушивали.

Вернувшись, он приподнял правую ладонь. Это был знак. И тотчас в комнату внесли большой кусок переливчатого белого шёлка с нанесёнными на него тибетскими письменами.

— Наш высокий повелитель просит вас вручить этот подарок русскому царю.

— Может быть, Его святейшество захочет передать императору устное послание?

— Имеете ли вы какой-либо титул?

— Имею потомственный титул барона.

— Надолго ли вы посетили город Утай?