Всадники

Когда Урос, Мокки и Джехол, покинув караван-сарай, направились на запад, в сторону узких перевалов Гиндукуша, — солнце почти опустилось за дальними пиками гор.

Но с другой стороны горной гряды оно было еще высоко над степью. В провинции Маймана солнце еще не достигло каменного плато, на котором лежал маленький кишлак Калакчак.

Там пили чай Турсен и Гуарди Гуеджи.

Скрестив ноги расположились они на тонком ковре, который был брошен прямо на землю. Между ними стоял старый самовар из темной меди и крестьянская посуда, расписанная яркими красками. Начинался тихий вечер.

Как утро подходит к юности, перед которой лежит будущее, и как полдень, со стоящим в зените солнцем — зрелости, так и потухающий вечер, время тех, чья жизнь словно день, подходит к концу. Нежное тепло солнца согревает стариков, а его свет уже не слепит глаза, перед которыми прошли многие-многие солнца.

Провозгласят ли сумерки ночь или смерть — все равно. Каждый взгляд в легкую дымку вечера, словно древнее прощание, каждый взгляд туда — становится вечностью.

Но внезапно вечернее небо показалось Турсену омраченным. Покой и чувство гармоничного счастья распались на куски. Его мысли опять блуждали по другую сторону гор. И вновь он почувствовал себя одиноким, в самом центре мира из страхов и сомнений.

«Мы приехали сюда вместе в тот вечер, — подумал Турсен, — когда чавандозы уехали из Майманы в Кабул. Предшественник мира хотел провести тут лишь одну ночь, но вот прошла уже неделя, а он никуда отсюда не собирается».

Он взглянул на Гуарди Гуеджи. Сейчас он показался ему таким же недостижимо далеким, как небо, которое только что было так близко, но сейчас полностью закрыло для него свои двери.

«Странно — продолжал размышлять Турсен — Старик, который никогда не ночует под одной крышей более двух дней, не двигается с этого места, словно это его родина.

И ведь не потому он здесь задержался, что устал, нет, он встает даже раньше меня. Хотя я поднимаюсь вместе с рассветом — его чарпай уже пустует. И я никогда не видел, чтобы он по-настоящему ел. Только из вежливости может он съесть пару кусочков. Все время он проводит в кишлаке, и один Аллах знает, есть ли на земле более бедное и убогое место, чем это. Там он разговаривает со стариками, выслушивает детей… Он слушает даже то, что рассказывают ему женщины!»

Турсен не понимал старика. Сколько раз вертелся у него на языке вопрос:

«Скажи мне, Предшественник мира, что в действительности держит тебя здесь?»

Но он боялся его ответа, а еще больше, встречного вопроса:

«А тебя, Турсен? Что держит здесь тебя?»

Турсена кольнула совесть. Вот уже целую неделю не был он рядом с лошадьми, не заботился о качестве соломы и овса, не следил за жеребыми кобылами и жеребятами, не наблюдал за дрессурой. Все это было сейчас предоставлено неопытным конюхам.

И Турсен печально покачал головой. Но тут прозрачную тишину вечера разбил звук дамбуры. Он шел от кишлака и быстро приближался к их юрте.

Турсен глянул туда и воскликнул:

— Ты слышишь, Предшественник мира? Вернулся Ниджаз!

Гуарди Гуеджи кинул в ту сторону взгляд и затем сказал:

— Да, теперь я слышу тоже. Ну, что же, это его время. Вечер проходит быстро.

Вот появился и сам музыкант: седой, строящий гримасы, оборванный и перепачканный грязью, карлик. Все в нем дергалось — руки, плечи, ноги, и даже лицо, с застывшей улыбкой и бессмысленными глазами.

Но из своей дамбуры он извлекал такие ясные и чистые звуки, что Гуарди Гуеджи подумал: «Странно, юродивые, в действительности, находятся в милости у бога».

Вместо приветствия, маленький человечек подкинул свой инструмент вверх, и когда тот пару раз перевернулся в воздухе, ловко поймал его.

«Бывают дни, — подумал Турсен, — когда этот идиот не узнает даже своих соседей, которые каждый день кормят его, и даже меня, который знает его с малых лет.

Но Предшественника мира он никогда не забывает».

Карлик, не прерывая игры, уселся возле ног Гуарди Гуеджи.

«Он пришел сюда только ради него — понял Турсен».

Ниджаз изменил мелодию. Прозвучала длинная, печальная нота, и Гуарди Гуеджи вновь узнал эту песню — сорок, или пятьдесят лет назад он слышал ее в Тибете, с той стороны Гималаев.

«Где мог этот карлик, который кроме своего кишлака, холма и имения Осман бея, знал лишь базар Даулад Абаза, — услышать эту песню? И все остальные музыканты, которые играют ее, не ошибаясь ни на ноту? И старые, и молодые. Песни своих провинций и песни Ташкента и Бухары, Хивы и Самарканда? Песни что ходили по всей средней Азии — афганские, русские и китайские.