Всадники

Он почти заснул, но тут его позвал из сна другой голос. Нежный, простой шепот… голос женщины. Он зазвучал рядом. И столько детской невинности было в нем, и такое чистое счастье, что Урос прислушался к нему, как завороженный. Сначала он не разобрал слов, но потом ветер донес их до него.

— Мой большой саис, мой высокий саис, я пришла только из-за тебя… как только я тебя увидела, там, у палатки… я все поняла…

Голос на секунду замолчал, а потом повторил тихим, но таким же чистым и ясным тоном:

— Большой саис, мой большой саис, большой саис…

И Урос подумал: этот детский голос, чистый и ясный словно ручеек, разве может он принадлежать Серех? Продажной, дешевой, бесстыдной девке…

Чем-то другим быть она не могла… Она родилась такой… Но этой ночью — за все деньги мира нельзя было купить этот нежный голос. Он услышал его вновь, но теперь она говорила совсем тихо, и слов было не понять.

Ему пришел на ум стих, который он выучил еще в школе, и в мыслях стих сопровождал голос Серех:

Если в рай после смерти меня поведут без тебя,
Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.
Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду.
Нет, Аллах не захочет меня так жестоко обидеть!

Каждый раз, когда он проезжал мимо юрты, возле которой стояла юная девушка или, приглашенный на свадьбу, думал о невесте — он вспоминал эти строки, чей нежный ритм пережил столетия. Но не потому, что красота стиха трогала его; напротив — он вызывал у него желание обладать этой только что расцветшей прелестью, этим невинным ребенком с опущенными ресницами, — обладать, изнасиловать, опозорить. И сейчас, хотя он лежал разбитым, парализованным, съедаемый жаром лихорадки, он почувствовал сильнейшее вожделение и страсть; эта нежная женщина, скрывающаяся за занавесью из дыма и огня, — должна принадлежать ему! Она была уже не просто Серех, она стала воплощением чистоты и грез, далеким, недостижимым ритмом стиха.

Сейчас он позовет ее…

Но неожиданно вся страсть в нем улетучилась. Шум возни, вздохи, животные стоны, заглушили тот детский, соловьиный голос.

«Сучка… обычная сучка…»

И обессиленный он снова провалился в глубокий сон — а может быть, опять потерял сознание?

Тепло солнечных лучей разбудило его. Солнце стояло уже высоко над горой, чья вершина напоминала трезубец. Свой первый взгляд Урос бросил на Джехола, а первое до чего он дотронулся, было завещание. Конь стоял возле него и щипал покрытую росой траву, а лист бумаги по-прежнему был под рубашкой.

«Никогда я не должен больше спать так беззаботно, пока мы не вернемся назад» — подумал Урос.

Он провел рукой по сломанной ноге. Боли все еще не было.

Возле пепла от погасшего огня, лежал Мокки словно убитый внезапным ударом. Он был один.

Урос подобрал небольшой камень и хорошенько прицелился. Камень попал точно саису по брови и рассек ее. Но Мокки даже не пошевелил головой.

Следующий камень попал ему в лоб. Мокки вздрогнул всем телом, открыл глаза, понял что вокруг него белый день, а место рядом с ним — пусто.

Он прикрыл лицо своей огромной ладонью. Медленно, словно пьяный, поднялся он на ноги и подошел к Уросу. Когда он отнял руку от лица, Урос увидел его новое преображенное лицо. Нежность, страсть, наивная гордость саиса, счастье, которое сияло у него в глазах, и безмятежная улыбка, придавали его лицу почти триумфальную красоту. А Урос подумал: «Он проспал время первой молитвы, а светится от счастья так, словно исполнилась его самая несбыточная мечта».

Мокки повернулся назад и пошел к палатке кочевников.

— Ты куда? — окликнул его Урос.

— Принести чай, — ответил Мокки.

— Нет, мы уезжаем прямо сейчас. Мы и так задержались здесь.

— Но… но… тебе бы надо набраться сил.

— Все что мне надо, это две палки для моей ноги, — хмыкнул Урос

Мокки пошел и срезал две ровные ветки. Когда он крепко прибинтовал их, то заметил:

— Я вижу, ты больше не чувствуешь боли.

Это было правдой. Мокки воскликнул:

— Это Серех сделала! Серех!

Саис прикрыл глаза и повторил счастливо улыбаясь:

— Серех…

Странный взгляд, что бросил на него Урос, нисколько его не успокоил.

«Урос ничего не может знать. Он спал крепко и беспробудно. Это Серех все устроила так… Серех…»

И Мокки все повторял ее имя, пока Джехол не оказался полностью взнузданным и оседланным. Конь нетерпеливо перебирал ногами.

Тут Мокки показалось, что внезапно время остановило свой бег, и он понял, что сейчас они должны будут отсюда уехать.

Не зная, что делать, он начал осматривать землю, в поисках какой-нибудь работы, которая могла бы его задержать. Напрасно: ни одеял, ни мешков которые еще нужно было бы поднять. И Мокки вспомнил, что все им пришлось выбросить вчера.

— Чего ты еще ждешь? — закричал ему Урос.

— Послушай, послушай, — забормотал Мокки. — Мы не можем… вот так, просто… уехать…

— Это еще почему?

— Потому что… мы… потому что… — повторял Мокки.