Всадники

Турсун опять подчинился и принял сидячее положение. Он почувствовал, как удивительно ловкие пальчики тянули, затягивали шнурок, которым штаны удерживались на поясе, а также другой – в промежности. Он хотел остановить их. Это он смог бы сделать и сам. Но не успел. Руки Рахима были более ловкими, более проворными. За всю свою долгую жизнь Турсун не испытал такого унижения… «Если бы Уроз увидел меня таким, – подумал Турсун. – О, сын мой, хоть ты и калека, но как я тебе завидую!»

С чапаном все получилось проще. Когда Рахим запахивал полы на груди Турсуна, головы их оказались на одном уровне. Турсун отвел свою назад, чтобы лучше разглядеть слугу. Он с трудом узнал это лицо. Разумеется, по-прежнему худосочное и жалкое, но вместе с тем озаренное признательностью, даже счастьем. «В его глазах я стал еще значительнее и почтеннее, поскольку позволил ему быть мне необходимым», – подумал Турсун. Он подыскивал название инстинкту, который пробуждал в нем Рахим, и не нашел его. Почувствовал лишь чудное умиротворение. Существовал человек, который мог заниматься его телом, его хворями, и при этом ему не хотелось умереть или убить его из чувства стыда за себя и из-за ненависти к нему, свидетелю его немощи.

В комнату проник и скользнул по лицу Турсуна первый луч солнца. И в глубине морщин кожа обрадовалась ему. Он прищурил глаза и слегка пошевелил головой, плечами. «Как старый конь», – подумал он. И эта мысль не причинила ему боли.

Но внезапно ощущение благости исчезло. Рахим принес длинный кусок белой ткани, чтобы сделать из нее чалму. Он держал его на вытянутых расставленных руках, словно речь шла о самом драгоценном шелке. Турсун резко вырвал его из рук слуги.

– Сам обмотаю, – проворчал он.

И начал наматывать тюрбан. Во всей процедуре одевания та операция была самой долгой, трудной и болезненной. Однако мускулы и суставы его вновь приобрели достаточно гибкости, чтобы он мог попытаться проделать ее сам. С первых же движений, принесших первую боль, Турсун почувствовал, как гнев в нем тает, и подумал: «Что за демон внезапно овладел моим духом? Я соглашаюсь, чтобы бача занимался всем моим телом, и начинаю вдруг его ненавидеть, как только он хочет прикоснуться к моей голове…»

Турсун почувствовал дикую боль в плечах. Но сжал зубы и продолжал свое дело. В его памяти всплыл голос, подобный надтреснутому колокольчику: «Старей побыстрее, о Турсун, поскорее старей в себе самом, вот тебе мой совет и мое пожелание». Губы Турсуна не шевелились. Он один услышал свой ответ.

– Я очень уже близок к этому, о Великий Пращур. Очень близок. Но видит Аллах, как это печально! И тяжко!

От усталости и боли руки его опустились на колени. Доски чарпая заскрипели. Рахим сделал движение в сторону хозяина.

– Нет… То, что начал, надо заканчивать, – сказал Турсун слуге.

Произнес он это спокойным, дружеским тоном. И добавил:

– Смотри, хорошенько смотри, как я это делаю. Кто знает, может, завтра тебе придется делать это.

И руки Турсуна вновь поднялись к голове. Пальцы снова стали возводить, обматывать, разглаживать складки высокого тюрбана. Воспоминание о Гуарди Гуэдже не покидало его. Он вспомнил еще, что говорил ему старый сказочник об обязанности людей, всех людей, оказывать помощь и принимать ее. Даже тех, которые сами не догадываются об этом и не хотят этого. Турсун подумал об Урозе, подумал о Рахиме… и прошептал:

– О Пращур! Поистине, велика и глубока твоя мудрость.

Турсун медленно опустил руки вдоль туловища. Тюрбан был выполнен с обычной тщательностью и великолепием. Турсун глубоко вздохнул, оперся на обе палки и без излишних затруднений оказался на ногах. По телу вновь растекалась сила. Он сделал шаг к двери.

– Одну минутку, хозяин, одну только минуточку, – крикнул Рахим.

Он подбежал к чарпаю, где, как обычно, возле подушки лежала плетка, подошел к Турсуну и заткнул ее за пояс.

– А я уже и не думал о ней, – произнес вполголоса Турсун.

Он разглядывал со смутным удивлением маленькое, замызганное, блаженное личико слуги. Под слоем грязи, на выражающем восторг лице виднелись отчетливые шрамы.

– Эти рубцы останутся у тебя до конца твоих дней, – сказал Турсун, не меняя интонации.

На мгновение взгляд Рахима перестал быть робким и смиренным. Он смело посмотрел в желтые глаза хозяина и воскликнул:

– И слава Аллаху! Когда я буду старым… старым… таким же, как Пращур, то люди будут знать по этим отметинам на щеке, что я служил у великого Турсуна. И будут славить меня за это. И даже внуки моих сыновей будут за это пользоваться всеобщим уважением.

Турсун сделал еще один шаг, опираясь на обе палки. Он подумал: «Право же странно, что память обо мне среди степняков, прежде чем навсегда исчезнуть, продлится еще немного не благодаря самой смелой моей победе на скачках, а, может быть, благодаря несправедливости, изуродовавшей лицо ребенка».

Рахим, словно в танце, обогнал Турсуна. Когда он добрался до прихожей, бача уже держал наклоненным глиняный кувшин с водой.