Всадники

И тут, совершенно непроизвольно, не сговариваясь, конь, саис и его спутница остановились и глубоко вдохнули вечерний воздух. Им всем троим, вышедшим из животного потока, нужно было отдохнуть, перевести дух, почувствовать себя стоящими на твердой земле. За ними затухали шумы каравана.

– Аллах всемилостивый! – прошептал Мокки. –

Посмотри, Зирех… посмотри на его ногу!

Та посмотрела на зияющую рану с воспаленными и разорванными краями, источающими кровь и гной.

– Это от трения о шерсть животных, – сказала она.

– Можешь помочь ему прямо сейчас? – вопросительно посмотрел на нее Мокки.

– Могу, – кивнула головой Зирех.

Когда саис хотел сообщить об этом Урозу, тот с трудом пошевелил бескровными губами на исхудалом до костей лице:

– Я слышал.

И направил Джехола вперед.

* * *

В конце дня они достигли караван-сарая, стоявшего в стороне от дороги, в излучине речушки, окружавшей заведение с трех сторон. С четвертой стороны был крутой склон холма. Это был приземистый дом, не такой большой, как тот, где слепой писарь написал завещание Уроза, но зато более прочный и находившийся в хорошем состоянии. Путников встретили во дворе двое слуг с факелами; старший из них после традиционных приветствий обратился к Урозу:

– Ты хочешь спать со всеми другими путниками или вместе со своими слугами в отдельной комнате?

– Я хочу быть один, – с трудом выговорил Уроз… – Я и мой конь.

Бача взял Джехола под уздцы и провел вновь приехавших через весь общий зал для спанья. Зал был на удивление чистым, и в нем не было заметно того беспорядка, который обычно бывает свойствен такого рода пристанищам. Погонщики мулов там держались вместе, пастухи овец – тоже, равно как и погонщики верблюдов. И животные, их окружавшие, держались отдельно – стадо от стада. Одинокие путники, как пешие, так и конные, или ремесленники со своим инструментом – все имели свои места. Керосиновые лампы с чисто протертыми стеклами освещали все эти группы. Затем следовал широкий коридор, по обе стороны которого находились ячейки со сводчатым потолком, где могли поместиться несколько человек и даже лошадь. У входа стояли корыто с водой и кормушка с сеном. У стены напротив входа лежали вязанки соломы, чтобы на них спать.

Когда Уроз лег, яркий свет фонаря, висевшего в углу, осветил рану во всем ее ужасном состоянии. Запах от нее шел такой, что бача отшатнулся. Зирех шепотом попросила Мокки:

– Попроси у него кипятку и чистых тряпок.

Саис выполнил ее просьбу. Женщина из малых кочевников не имела права отдавать приказы даже слуге караван-сарая.

На неподвижном, суровом лице Уроза лежала маска из пыли, поднятой караваном. Зирех обмыла рану и открыла свой мешочек. Но не успела она сунуть в него руку, как резко отдернула ее. Плетка, с которой Уроз не расставался, хлестнула ее по руке.

– Больше никаких мазей, никаких трав, никаких порошков, – просвистела, почти не разжимая зубов, глиняная маска с мертвыми веками.

Тем же свистящим, почти невнятным голосом Уроз приказал слуге:

– Черного чаю… очень крепкого… очень сладкого… немедленно…

Слуга бегом удалился.

– Мокки… завтра… на заре… перевязать ногу… А теперь… она и ты… вон отсюда.

В коридоре саис и Зирех увидели молодого слугу, прижавшегося к стене: он подслушивал.

– Скажи мне, скажи, – обратился тот шепотом к Мокки, – он не умрет?.. У нас такого еще не было.

– Нет, обещаю тебе, – заверил его саис. – Он очень устал, день был тяжелый… Чай его подкрепит.

– У нас всегда наготове два самовара с кипятком, – похвастался бача.

Они прошли в общее помещение. Там осталась зажженной только одна лампа. Большинство людей и животных уже спали, лежа на чистом полу, на отведенных им местах.

– Хозяин, надо думать, здесь умный, – отметила Зирех.

– О, он… – ответил бача. – Он не намного меня старше. Всем руководит его мать, вдова.

Мокки и Зирех стояли над спящим царством. Сам того не замечая, саис переступал с ноги на ногу, снова стесняясь своего большого роста… Но в эту ночь, в этом большом помещении, полном сонных звуков, смущение Мокки имело причиной не столько его долговязость и неловкость, сколько нетерпение, в природе которого он не решался признаться. Он сделал нерешительное движение в сторону угла, где спали одиночки, и взглянул на Зирех:

– Ну что, пойдем спать?

Та молчала. Мокки вынужден был продолжать. Голос его показался и самому ему фальшивым, когда он произнес:

– Ты, наверное, очень устала… идем.

Зирех впилась ногтями в его руку и, не говоря ни слова, потащила его наружу.

Они вышли во двор. Над входом в дом висел небольшой фонарь. Зирех прильнула грудью к Мокки.

– Мой большой саис, – сказала она, – мой большой саис, весь день я ждала, еле дождалась.

И вдруг отпрянула. В полутьме раздался громкий, решительный женский голос:

– Прекращайте.

Голос, казалось, исходил из стены. Мокки и Зирех увидели над фонарем узкое окно, бывшую амбразуру. При свете сального фитиля в глубине окошка видна была бесформенная масса в черном одеянии и с капюшоном на голове. Видны были только глаза, сверкающие в ночи. Мокки прошептал: —Привидение, Зирех…