– Успокойся, – возразила она ему тоже шепотом. – Это всего-навсего хозяйка караван-сарая, вдова… которой не спится.
Голос из-под капюшона вновь заговорил:
– Блудите, где хотите, но только не у меня… Убирайтесь отсюда прочь!
Мокки торопливо потащил Зирех к воротам. Она обернулась у выхода и сделала тремя пальцами оскорбительный жест, ругнувшись сквозь зубы:
– Холера на твою голову, святоша несчастная, даже ночью не снимающая
От резкого холодного ветра у Зирех зуб на зуб не попадал. Мокки распахнул свой
Нежный мир спустился на них, а потом они неясно почувствовали, что в их отношениях что-то переменилось. К взаимной симпатии и сказочному наслаждению прибавились еще доверие, уверенность, плотская дружба. Их счастье было безоблачно.
Холод вывел их из состояния блаженства. Они пытались ему сопротивляться. Тепло их тел, сплетавшихся в экстазе, было так велико, что оно согревало их долго. Зирех нежно гладила грудь Мокки, натыкаясь пальцами на дыры в его рубашке. Сейчас желания ее были утолены, и впервые в жизни она познала чувство, объектом которого была не она сама. Дотрагиваясь сквозь рваную одежду до этой кожи, она прикасалась к царящей в мире несправедливости.
«Почему, – размышляла Зирех с такой болью в душе, что голова у нее начинала кружиться, – почему люди сделали так, что лучший из них ничего не имеет, кроме этих лохмотьев, тогда как другие…»
Зирех вдруг сказала очень спокойно:
– Эта лошадь должна принадлежать тебе.
Мокки больше думал о легких движениях ее пальцев, чем о произносимых ею словах, и потому мирным голосом ответил:
– Джехол станет моим только в случае, если Уроз умрет.
– Почему это? – спросила Зирех.
– По завещанию, – сообщил Мокки.
– По какому завещанию? – удивилась она. – Расскажи-ка мне. Я должна все знать.
Мокки рассказал, где и как Уроз продиктовал свою волю. Пока он рассказывал, Зирех, чтобы лучше слышать, отстранилась от него. Когда рассказ окончился, оба они почувствовали, что холод буквально обжигает их отделившиеся друг от друга тела.
И они одновременно встали. Зирех стояла на своем:
– Мертвый он или живой – это не имеет значения. Мы найдем способ увести лошадь.
– Без завещания меня отдадут под суд, – не согласился с ней
– А почему тебя вдруг станут арестовывать? – повернулась она к нему.
– Этого коня, достойного Пророка, знают все, – воскликнул Мокки.
– Все? Где это его знают все? – спросила Зирех.
– Да везде. И в Меймене, и в Мазари-Шарифе…
Она рассмеялась нежным смехом:
– Для тебя вся страна сводится к этим твоим захудалым степям.
Но смех ее вдруг резко оборвался. Зубы ее отбивали дробь от холода. Мокки опять прикрыл ее полой своего
– Афганская земля очень большая, она широкая и длинная, – продолжала Зирех. – И каждая долина – это все равно, что отдельная страна… Так что, мой большой
– Нет… прошу тебя, без завещания я бы никогда не избавился от страха, – по-прежнему не соглашался
Зирех погладила ему руку, как успокаивают испуганного ребенка.
– И бумагу мы тоже возьмем, – пообещала она.
– А на что мы будем жить? – вполголоса спросил Мокки.
– Ты будешь зарабатывать на скачках, – был готов ответ у Зирех.
– Но ведь
Зирех опять засмеялась и провела ладонью между тканью и согревающим ее плечом.
– Опять ты про свои степи, – ласково сказала она. – Кроме
Она помолчала мгновение и закончила так:
– Там, перед
Вспомнив об этом, она снова обмякла от желания, но сумела удержаться. Потом, потом… когда они будут одни, когда смогут распоряжаться собой… когда станут хозяевами коня.
– Вернемся, – предложила она.
Мокки обнял Зирех, и пока они шли из кустов, пока он переносил ее через ручей и пока шли к караван-сараю, она шептала ему:
– С таким конем, чтобы не вызывать подозрения, нам нужна хорошая одежда. Ты сильный. Я ловкая. Мы сможем зарабатывать каким-нибудь ремеслом. И будем откладывать каждый афгани. На одежду мы быстро заработаем. И тогда…