Всадники

Саис нашел Зирех прислонившейся к стене харчевни. На белом фоне стены, там, где кончалась терраса, она смотрелась, как маленькое коричневое пятнышко. Мокки сел рядом, не прикасаясь к ней. Медленно проплыли силуэты прохожих. В соседнем доме громко играл граммофон с трубой, слышалась монотонная и чувствительная песня, прерываемая потрескиванием старой пластинки.

– Я видела конюшню, – прошептала Зирех. – Огромный бача лежит там рядом с конем… Этой ночью не будем пытаться.

– И в следующую тоже, и потом, и потом тоже, никогда больше не будем, – более чем охотно согласился Мокки.

– Ты так перепугался… – проговорила тихо Зирех, – потому, что… вчера нам не удалось?

В полутьме она увидела, как Мокки отчаянно мотает головой.

– Украденный конь принесет мне несчастье, – настаивал он.

Зирех просунула ладонь в рукав чапана Мокки, погладила его руку, тихо засмеялась и сказала:

– Я знаю все заговоры против несчастья.

– Нет, нет, клянусь Пророком! – воскликнул Мокки.

И умолк, испугавшись собственного крика.

– Успокойся, прошу тебя, большой саис, – изменила тактику Зирех. – Чего ты волнуешься? Ты же ведь знаешь, кто из нас двоих решает и повелевает. Не я же, в конце концов. Я всего лишь женщина.

И Мокки поверил, поверил и успокоился. И никогда любовь его не была так сильна и так смиренна.

Зирех пошла спать в отделение для прислуги, а саис — на солому в конюшне. Между ним и Джехолом лежал здоровенный парень. И Мокки был рад этому.

Лунный свет лился на скалы с Буддами. В глубине гигантских ниш из тени едва-едва выступали неясные контуры колоссальных статуй. А в соседнем доме граммофон все крутил и крутил одну и ту же заезженную пластинку.

* * *

Мокки встал на рассвете. Бодрящий воздух нагорья был свеж и чист. Саис умылся в арыке, одном из тех, что несут воду на поля из горной реки. И вода тоже была холодной и чистой и так же бодрила. В этот момент гребень красных скал озарился первыми лучами солнца. И Мокки с чистой совестью совершил молитву. Беспредельны были милость Аллаха и благолепие мира сего.

Ему захотелось чаю с лепешками, и он побежал на кухню.

Мокки полагал, что в столь ранний час увидит там какого-нибудь одинокого слугу, зевающего и потягивающегося возле только что зажженного очага. Как же велико было его удивление, когда он застал в полном сборе всех работников постоялого двора. Все мужчины и женщины были заняты своим делом. Одни засыпали горящие угли в большие медные самовары. Другие месили и раскатывали тесто. Кто-то расставлял посуду на подносы. Кто-то варил горы риса, пек лепешки, резал дыни и арбузы, разливал кислое молоко по пиалам, наполнял корзины миндалем и виноградом, разбивал и взбивал яйца, ощипывал птицу, нарезал мясо и сало, нанизывая затем куски их на шампуры.

– Сегодня базарный день, – крикнул бача на ухо Мокки. – Два раза в неделю такой бывает.

– И в самом деле, и в самом деле, – кивнул Мокки.

Гвалт голосов, смех, распоряжения, брань, позвякивание чашек, стук горшков и котелков, шипение жаркого, шум закипающей воды, запах пряностей и пригорелого мяса – все это оглушило и ошарашило Мокки. Он увидел Зирех, вместе с другими женщинами готовившую пищу. Ловкие, легкие руки ее работали, а глаза жадно смотрели то на мясо, то на молоко, то на рис, то на горы сладостей. Никогда в своей жизни не видела она так много вкусной пищи сразу. Мокки не решился позвать ее. Получив чайник, он тут же ушел на террасу.

И там тоже Мокки оказался не первым. Торговцы уже раскладывали там свой товар на ткани, в которые он был завернут: старые ручные часы, огромные замки и ключи к ним, глиняные детские игрушки из Исталифа, окрашенные в желтый, коричневый или синий цвет, изображающие львов, коз, петухов, всадников, сидящих на конях или на верблюдах. Был там и слепой музыкант, настраивавший свой струнный инструмент. А поводырь его, мальчик лет десяти, спал, положив голову на бубен.

По старой дороге, вдоль которой и выросли дома Бамиана, пастухи гнали на продажу овец, коз, ослов и мулов с тем, чтобы потом на обочине этой же дороги ими и торговать. Ремесленники везли на верблюдах ковры и ткани. Прошла семья цыган. Глава ее вел на цепи гималайского медведя. У женщины на плечах сидели обезьянки, привезенные из Индии. Мокки не переставал удивляться при виде стольких людей, идущих из больших и малых кишлаков, чтобы продавать скотину, продукты или свое умение развлекать народ.

Чем выше поднималось солнце, тем больше становилось на улице торгового люда. Оазис пустел, базар разрастался. По обе стороны дороги расставлялись лотки и прилавки, высились горы дынь, арбузов и фруктов, выстраивались ряды скота, подобранного так, что в одном месте была только одна масть, в другом – другая. Улицы уже не хватало, и рынок подступал к пещерам, высеченным в красных скалах. Сидя на террасе, Мокки видел, как из гротов, из тени, проступают постепенно гигантские фигуры. При виде их его охватывала дрожь. Он спрашивал взглядом соседей, но никто не обращал внимания на страшные статуи. Боги прошлого стали частью их жизни.