Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант (сборник)

– Не могу разобраться в ваших «знаю» и «не знаю». – Тон Зернова уже приобретал оттенки несвойственного ему раздражения. – Давайте без мистики.

– Какая же это мистика? – снисходительно усмехнулся мой «анти-я». – Знание – это качество и количество полученной и переработанной информации. Мое знание запрограммировано, вот и все. Я бы назвал его субзнанием.

– Может быть, подсознанием? – поправил Зернов.

Но двойник отклонил поправку.

– Кто знает процессы, происходящие в подсознании? Никто. Мое знание неполно, потому что исключает источники, но это знание. Что такое субсветовая скорость? Почти световая. Так и мое субзнание – нечто противоположное суперпамяти.

– А что вы знаете, кроме того, что вы модель? – вдруг спросила Ирина.

Мне показалось, что я в зеркале улыбнулся с этакой стиляжьей развязностью. Но это был он, конечно. И ответил он в той же манере:

– Например, то, что я влюблен в вас ничуть не меньше Юры Анохина.

Все засмеялись, кроме меня. Я покраснел. Почему-то я, а не Ирина.

А она продолжала:

– Допустим, что Юра влюблен. Допустим, что он даже собирается жениться на мне и увести с собой. А вы?

– И я, конечно.

Я не мог бы сказать этого с большей готовностью.

– А куда?

Последовало молчание.

– Что вы сто́ите против Юрки, – не без жалости в голосе спросила Ирина. – Вы же пустышка. Они дунут – и вас нет.

– Но я что-то предчувствую… что-то знаю иное.

– О чем?

– О моей жизни за пределами психики Юры Анохина.

– А разве есть она, эта жизнь?

Мой двойник впервые мечтательно, может быть грустно даже, о чем-то задумался.

– Иногда мне кажется, что есть. Или вдруг что-то или кто-то во мне говорит, что будет.

– Что значит «что-то» или «кто-то»? – спросил Зернов.

– То, что запрограммировано. Например, уверенность в том, что самым близким к истине было выступление не ученого, а фантаста на парижском конгрессе. Или, например, убежденность, что догадка Зернова о контактах верна. И еще ощущение, что нас все-таки не совсем понимают – я говорю «нас» как человек, не сердитесь, я ведь не розовое «облако», – ощущение, что многое в нашей жизни и в нашей психике еще остается для них неясным, требует изучения, что изучение будет продолжаться. Не спрашивайте, где и как, – не знаю. Не спрашивайте, что делается под куполом, – не видел. Вернее, видел глазами Анохина. А твердо знаю одно: как только выскажу все это вам, запрограммированные функции выключатся. Извините за терминологию: я не кибернетик. И тогда меня позовут. – Он улыбнулся. – Уже зовут. Прощайте.

– Я провожу тебя, – сказал я.

– И я, – присоединился Вано. – Охота на «Харьковчанку» взглянуть.

– Ее уже нет. – Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур. – Не провожайте. То, что со мной произойдет, вы знаете: Юра это уже заснял. – Он грустно улыбнулся. – Я пока еще человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.

Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.

– Не сердись. Юрка, за мистификацию. Или за розыгрыш – как тебе больше нравится. А с пари не обманываю. Еще скажу тебе, что обещал, как условились.

32. На века!

Никто долго не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти, где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни говори о моделировании и синтезации, а он все-таки был человеком!

– Жалко, – вздохнул наконец Толька, – наверно, они уже летят…

– Брось, – остановила его Ирина, – не надо.

Но молчать уже не хотелось.

– Случится такое, опять запсихуешь, – скривился Вано, должно быть вспомнив свое приключение в Антарктике, и прибавил смущенно: – А я тебя поначалу и не узнал, Юрка. Мне тот посмышленее показался.

– Всем показался, – ввернул Дьячук не то иронически, не то восхищенно. – Память как у библиотеки. С такой памятью жить да жить!

«А ему, наверно, очень хотелось жить».

Я подумал, он ответил:

– А я полено, по-твоему? «Хотелось»! Мне и сейчас очень хочется жить.

Все прозвучало у меня где-то в сознании. Я не сочинял, не придумывал, не воображал. Я слышал.

– А где ты сейчас? – так же мысленно спросил я его.

– На ледяном шоссе. Кругом белым-бело. А снега нет. А впрочем, какая разница? До фонаря, правда?

– Страшно?

– Немножко. И все-таки не из пластмассы. Только ты меня не жалей и не думай высокопарно: ледяное дыхание смерти! Во-первых, штамп, а во-вторых, неправда.

– Ты же исчезнешь.

– Это не смерть, а переход в другое состояние.

– В котором тебя уже нет.

– Почему нет? Просто не ощущаешь себя, как и во сне.

– Сон проходит. А у тебя?

– И у меня.

– Думаешь, вернешься?

– Когда-нибудь – да.

– А если не уходить?

– Не могу.

– А ты взбунтуйся.

– Это сильнее меня, старик.

– Какой же ты человек после этого? Нет свободы воли? Нет?

– Пока нет.

– Что значит «пока»?

– Ты что шепчешь, Юрка, – стихи?

Я, должно быть, пошевелил губами, потому Ирина и спросила.

– Молитву он шепчет, – сказал Толька. – Да воскреснет Бог, и да расточатся врази его. У нас дьякон в коммуналке жил. Как напьется, всегда так.

– «Врази»! – передразнила Ирина. – Пусть адмирал молится. А Юра поэт. Чьи стихи – твои?

Пришлось соврать.

– Блока. «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!»

– Чью жизнь?