– Возможно, когда мы осядем на равнинах Всадников ветра, вы сможете нас навестить, – сказала Мари.
Улыбка отца Джона поблекла.
– О нет, Жрица Мари. Спасибо за приглашение, но Салиши никогда не покидают берегов реки. Мы не можем. Не должны. Мать желает, чтобы мы оставались здесь и охраняли покой духов.
– Но они не знают покоя, – сказала Голубка. – Они встревожены и смятены, словно чего-то ждут. Они ждут, но ничего не происходит.
Отец Джон прищурился.
– Кто это безглазое дитя?
Слова пришли Мари из глубины сердца.
– Это наша Видящая. Ее зовут Голубка.
– Ах, так значит, сестра Голубка не имеет глаз, но может видеть.
– Я пытаюсь, – сказала Голубка.
Отец Джон отвернулся от них и открыл длинный деревянный сундук, стоявший за статуей Матери. Сундук покрывала искусная резьба, повторяющая символы, вытатуированные на телах мужчин, и Мари вдруг заметила, что символ в действительности всего один – большая буква «М», окруженная сложными узорами. Старик вынул из сундука курильницу – уменьшенную копию жаровен, что висели перед домами Салишей и источали сладковатый аромат. Он взял длинную тонкую веточку и поднес ее к одной из свечей, а затем поджег пучок сушеных трав в курильнице.
После этого он встал перед Голубкой, помахивая курильницей взад и вперед и окутывая травяным дымом Голубку и Лили. Мари узнала землистый аромат горящего шалфея.
– Дыши глубже, сестра Голубка. Раскрой свой разум священному дыму. А потом расскажи Матери, что ты видишь, не имея глаз.
Голубка застыла, едва вдохнув дым. Она слегка закашлялась и глубоко задышала. Лили наблюдала за ней с таким лицом, словно в любой момент готова была дернуть ее в сторону, прочь от отца Джона, – и тут Голубка изменилась. Она распрямила спину. Вскинула подбородок. Повернула голову так, что, будь у нее глаза, смотрела бы в сторону реки. Когда она заговорила, Мари узнала певучий тон, который приобрел ее голос прошлой ночью.
Закашлявшись, Голубка чихнула, вытерла лицо тыльной стороной ладони – и снова стала собой, хрупкой безглазой красавицей. Она повернулась от реки к отцу Джону.
– Прости меня. Я знаю, как ужасно это звучит, и не уверена даже, откуда пришли эти слова, но я в них верю. Близится что-то плохое – то, что много веков ждало своего пробуждения. Оно уничтожит Салишей, если вы не оставите эти земли. Вы сможете вернуться – я чувствую это. Но сейчас вы должны уйти и не возвращаться, пока не сменятся сезоны.
– Уйти? Мы Салиши. Мы не уходим от своей реки.
– Но вы ведь можете, верно? – спросила Мари. – Сейчас весна. У вас есть время уйти подальше от берега. Ведь, как говорит Голубка, это не навсегда, а всего лишь на год.
– Мать защитит нас. Мы останемся там, где жили всегда. Мы пережили разрушение мира. Заботой Матери мы процветаем там, где другие нашли конец. Мы останемся под ее могущественной защитой.
– Но Мать знает, что произойдет. Я думаю, это предупреждение исходит от нее, – сказала Голубка.
– Чушь. Почему тогда Мать не предупредила меня, своего жреца? Или кого-то из нашего народа? Почему она выбрала голос чужестранки?
Голубка прикусила губу. За нее ответила Дженна:
– Может, она
– Отец Джон, – сказала Голубка. – Подумай, не было ли у тебя в последние месяцы снов, символов и знамений, которые ты мог не заметить или неверно истолковать. Возможно, тогда мои слова обретут для тебя смысл.
– Вы должны уйти. Немедленно, – сказал отец Джон бесцветным голосом, холодным, как лезвие ножа.
– Я… я не хотела никого оскорбить, – сказала Голубка.
Мари коснулась руки девушки.
– Отец Джон, Голубка лишь выполнила твою просьбу. Она заглянула в будущее и рассказала о том, что увидела. Я знаю ее недолго, но она поклялась мне, что будет говорить только правду. Я верю ей, и тебе тоже стоит ей поверить.
Мари заглянула в глаза отца Джона и увидела в них отрицание и нарастающий гнев.
– Оставьте подношения у ног Матери. Я соберу вашу Стаю. Вы покинете нашу деревню. Сейчас же. Вы не будете заводить разговоры ни с кем из Салишей. Это понятно?
– Я тебя поняла. Мы уйдем. Но сперва я бы хотела увидеться с вашими старейшинами – или теми, кто руководит вашим народом, – сказала Мари, пока Изабель и Дженна торопливо раскладывали дары у подножия статуи.