Все, что дозволено небесами

Выяснение отношений прекратилось в буквальном смысле слова по звонку. Аркадий взглянул на экран смартфона, и выражение его лица подсказало всем присутствующим кто звонит. Широким шагом он вышел из кухни, потом вообще из дома. Правильно. С учетом того, как эти двое привыкли общаться друг с другом, лучше было обойтись без свидетелей.

Через двадцать минут дверь снова хлопнула, и доктор прошествовал по коридору в направлении кабинета.

– Аркадий! – крикнула Лера. – Что он сказал?

– Что они расчитывают быть здесь часам к десяти.

– Герман и Леонид? Вдвоем? Или вместе с Александром?

– Вдвоем.

При этом известии у Норы вырвался облегченный вздох. Стало быть, они благополучно добрались до Ледогорова и, сделав все свои дела, убедили Александра позаботиться о его безопасности. Александр, уважающий профессора и в определенном смысле зависящий от Германа, нуждающийся в его подсказках, хоть и разгневался, но людей в Кемь направил. Сам же взял курс на Большой Соловецкий, чтобы не устраивать Герману разнос наспех, в присутствии посторонних, а сделать это позже, со вкусом, без помех. Но не сегодня. Сегодня уже не успеет. Герман и Леонид появятся в десять вечера, плюс-минус полчаса. Скорее всего, капитан Григорий, чтобы высадить их, подойдет не к Тамарину причалу, а к Морскому Северному, недалеко от Новой Сосновки. И не факт, что о своем намерении сразу с материка завалиться на ферму и, может быть даже, здесь заночевать, они сообщили Александру.

Ей вспомнились слова оскорбленной Дины. «Тогда я расскажу Аверкиеву», – пригрозила она. Но Герман, кажется, не особенно ей поверил. Интересно, рассказала или нет. Она могла узнать его номер и позвонить. Но зачем? Какую выгоду она собиралась извлечь из своего звонка? Просто навредить? При том, что запрет она нарушила на пару с Германом, вряд ли следователь Аверкиев похвалил бы ее за… гм… активную гражданскую позицию.

В половине десятого обе они, Нора и Марго, не сговариваясь, накинули куртки и по выложенной фигурной плиткой дорожке, справа и слева от которой топорщились цветущие кусты шиповника, решительно двинулись к воротам.

Нельзя сказать, что на улице стемнело. О приближении ночи свидетельствовала только легкая серебристая дымка, в которую погрузились все предметы материального мира: деревья с неподвижными по причине полного штиля ветвями, постройки рядом с гаражом, сам гараж из четырех боксов, высокий бетонный забор, выкрашенный в цвет хвои, решетчатые створки ворот. В принципе при таком освещении можно было даже читать. Прошлым летом Герман частенько отправлялся белыми ночами с этюдником в Савватьевский скит, или в Свято-Вознесенский скит, или в Макарьевскую пустынь… Нора не назвала бы то время безмятежным, но события последних дней вообще лишили ее ощущения почвы под ногами.

– Он любит тебя, Нора, – тихо проговорила Марго, глядя на дорогу через просветы между прутьями ворот.

Та искоса взглянула на нее. Нежное овальное лицо Марго с россыпью мелких золотистых веснушек, сейчас почти невидимых, было печальным.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую.

– Ты чувствуешь его эмоциональное состояние, но я не уверена, что любовь – это эмоции.

– Любовь – это не только эмоции, но определенные эмоции всегда возникают вместе с любовью и могут служить индикаторами любви.

– Индикаторы любви. – Нора невольно улыбнулась. – Как будто мы в лаборатории. Ну хорошо… А вдруг эти эмоции в настоящее время служат индикаторами его любви к блондинке с фотоаппаратом?

– Она ему нравится, Нора. Придется тебе это принять. Но он не любит ее. Или же любит, но… не так, как тебя.

– И в чем разница? Он занимался сексом со мной, он занимался сексом с ней. В чем разница, как ты считаешь?

– Он занимался с ней сексом в святилище. Он привел ее туда, но… не для себя. Тот, кто взял ее девственность, был не вполне Германом Вербицким, не вполне человеком, которого мы знаем.

– Так, стоп. У меня уже ум за разум заходит. Хочешь сказать, там в него вселился… вселилось… то же самое, что убило Глеба Зимина? И фотохудожницу трахнула некая божественная сущность?

– Помнишь, что сказал Сергей Михайлович, когда Герман и Леонид впервые приехали к нему и привезли кожаный лоскут с древними письменами? Лоскут, который мы подняли из Колодца Костей. Ты узнала это от Германа, а я – от тебя. Помнишь?

– Он много всего сказал. – Нора помолчала, припоминая. – Он назвал имя бога, чье каменное изваяние мы подняли оттуда же вместе с кожаным лоскутом. Имя бога-духа, известного многим народам. Священный Ветер. Пифию, голос греческого бога-духа, называли «изнасилованная богом».

– Теперь вернись к истории с этой несчастной фотохудожницей.

– Но член, который в нее входил, был членом Германа Вербицкого. С этим, надеюсь, ты спорить не будешь.

– В одной мусульманской притче сказано: «У Аллаха нет рук, кроме твоих».

– Вот оно что! – Нора тихонько фыркнула. – Но все равно я не очень верю, что он… хотя если вспомнить, как он с ней обошелся…

– Незавидна участь избранницы Ветра, – донесся до нее шепот Марго.