Все, что могли

— Дурак я… хотел бросить сумку. Так нет, приволок-притащил. Соль на рану майору.

25

В землянку стремительно влетела Соня Мальцева, с мороза румяная, в широко распахнутых, словно подсиненных глазах под тоненькими шнурками бровей играли лукавые бесенята. Шапка едва держалась на макушке, полушубок нараспашку.

— Ужин сегодня, как в санатории, — она ставила на стол котелки, консервные банки, укладывала бумажные кульки, звонко приговаривала: — Каша не перловка посиневшая, а пшенная с маслом, свиная тушенка на приправу, пряники к чаю. Это… — Соня вскинула руку с фляжкой, многозначительно побулькала, продекламировала: — Поднимем бокалы, содвинем их разом!

— Ой, Сонька, в честь чего?

Девчата подскочили к подруге, одна подхватила фляжку, другая приняла полушубок и шапку.

— Что скажет наш командир?

Надя сидела на нарах перед маленьким зеркалом, заплетала косу. Все-таки морока с ее волосами. Не единожды грозилась остричь их, но всякий раз со вздохом отказывалась. Андрюша любил косу. Казалось, лишись ее, что-то оборвется в жизни. Пусть остается. Она быстренько скрутила узел на затылке, пришпилила заколками. Озорно глянула на девчат.

— Принесла, так не выливать же. Только уговор наш — дороже денег, — улыбнулась Надя широко и непринужденно.

Поняли девчата, на сегодня запрет снимался. Что ж, уговор правильный. Условились не баловаться фронтовыми «ста граммами».

— Если каждый раз мужикам отдавать — сопьются, — с искренней озабоченностью о «мужиках» проговорила Соня. — Каптерам оставлять — рожи у них треснут, — поторопила. — Садитесь, девчата, еда стынет.

Кашу и тушенку разложили по тарелкам. Не как у мужчин, те прямо из котелков едят. Водку разлили по чайным чашкам.

— Раз такое дело, — Надя обвела взглядом девчат, подняла чашку. — Вроде бы и нет повода для тоста… и есть он. Год кончается. Страшный год, невероятно тяжелый. Сколько рядом с нами народу полегло. Мы — живы. Вот за это и выпьем. За тишину за окном. В том, что она наступила, наша заслуга тоже есть. Счастья вам фронтового, подруги мои милые.

— Спасибо, Наденька. Ни дать, ни взять — мама родная.

Выпили девчата, раскраснелись, зашумели, целоваться потянулись. Девчонки и есть девчонки. Чуть поуспокоилось на фронте, они размякли, оттаяли. Сидят вечерами, письма домой строчат, мам своих успокаивают. Живы-здоровы, того и им желают. Хвалятся иной раз успехами, греха в том нет. У каждой боевой счет. У Нади винтовочный приклад тоже стал ребристым от зарубок. За каждой зарубкой — фриц убитый. И она написала бы, да некуда. Село ее под немцем, что там с матерью, не знает. След брата Аркадия опять потеряла, его полевая почта не отвечает. Андрей, боль ее сердечная, страдание нескончаемое… Где он?

— Счастье, Надюша, придет, когда всем немцам такой «котел» устроим, как у нас в Сталинграде, — в тон ей отозвалась одна из девушек.

В то ноябрьское утро, когда грозно заговорила наша артиллерия, Надя уже сидела в снайперском «гнезде» старого полуразрушенного здания и ждала «своего» немца. Конечно, она еще не знала, что наши фронты перешли в контрнаступление. Она только почувствовала, произошло нечто необычное, потому как минул час, а гром канонады продолжал перекатываться вдали. Немцы в это утро не атаковали нас, у них куда-то мчались связные. Кто их разберет? Она удачно срезала одного, побежала к Соне поделиться: неужто началось то, на что надеялись, чего ждали давно?

— Глянь, Надя, мотоциклиста ухлопала, а они молчат, — не отрываясь от прицела, сказала Соня.

Зачастую после снайперского выстрела немцы начинали столь густо гвоздить из минометов, что не укройся стрелок, быть беде. В это утро им, видимо, было не до русских снайперов, их занимало нечто более значительное.

Артиллерийский гул слышался и следующим утром. Но теперь он явственнее доносился с южной стороны. Через несколько дней начальник снайперской команды майор Чирков с радостным возбуждением рассказывал, как наши фронты перешли в наступление и окружили немецкие войска под Сталинградом.

— Вот так, — он выкинул руки вперед, изобразил кольцо и крепко сцепил пальцы. — Теперь немцы в котле, остается прихлопнуть их крышкой, да так, чтобы из-под нее никто из них не вылез.