Все, что мы когда-то любили

Подъем был в четыре утра. Сколько ему удалось поспать? Час, два? Отложить отъезд, нормально выспаться и тогда в путь-дорогу?

Соблазн был велик. Но нет, взял себя в руки. «В конце концов, прижмусь на обочине, заеду в лесок и там, на свежем воздухе, пару часов задавлю».

Он не любил менять свои планы. К тому же все было рассчитано – где заночевать, когда пробки. Пробки начинались часов в семь утра. Хотелось их проскочить.

На кухне уже хлопотала Тамара. Кофе пили молча. Грустно.

Расставание – всегда печаль, особенно для человека немолодого.

Тамара смотрела на него, как смотрят на сына, уходящего в армию.

– Ладно, Там, брось! Ну я же не на войну, я домой еду. В самый прекрасный город земли. Э-хе-хе… – вздохнул он.

Он посмотрел на гору, примыкающую к селу, – сколько раз он туда поднимался? Сколько раз спал под густым, сладко пахнувшим кустом шиповника? Сколько раз собирал для Тамары лесной фундук, землянику, дикую сливу?

Он поднял глаза на голубое, чистейшее небо, в котором парили два сокола – такого неба в Москве точно не будет.

Ладно, по коням! Хватит разводить сопли.

Во дворе стояли ящики и коробки.

– Открывай багажник! – скомандовала Тамара.

Растерянный и обалдевший, он замер:

– Тама, ты что, дорогая? Спятила?

– Открывай, – сурово повторила она, – и чтоб без разговоров, понял?

– Да ничего не влезет! – заорал он. – Ты что, не понимаешь? Это для кузова грузовика, а не для легкового автомобиля! И вообще, – он продолжал возмущаться, – Там, ну ей-богу! Куда? Нет, ты ответь, куда? Куда мне все это? Я же один, Тама! И машина просядет. Любая кочка, ямка – и все, трындец!

– Ну что ты пылишь? – мягко сказала Тамара. – Попробуем! А что не влезет, значит, не влезет. Какой ты скандалист, Игорек! Ну хуже моего Жорика!

С ней не сладить. Тамара упряма как старый осел. И все равно не отвяжется.

И он со вздохом открыл багажник:

– Ну что стоишь? Давай начинай! Хамство, конечно. Но вот ей-богу!

Засуетившись и закивав, Тамара принялась расставлять банки.

– Что это? – настороженно спрашивал он.

– Варенье из алычи, – услужливо сообщила Тамара. – А это – соус из сливы, ты сам собирал, помнишь?

Она заискивала перед Журавлевым. Ему стало стыдно.

– Ладно, спасибо, – смущенно буркнул он, – но можно хотя бы под моим контролем? Там, ты не сердись! Просто я действительно боюсь за машину.

– Компот из персиков, – воодушевленно перечисляла воспрявшая Тамара, – варенье из грецких орехов, компот из абрикосов, варенье из абрикосов, маринованные помидоры, соленые огурчики. Смотри, какие крохотусенькие! Меньше мизинца!

Он молча кивал.

– Сушеные груши, – продолжала Тамара, – и на компот, и просто погрызть. Знаешь, какие сладкие? Вкуснее конфет!

– Тамара! – взмолился он. – Ну какие сушеные груши? Какой компот? Я буду варить компот?

– Тут веса вообще нет, пух, – бормотала Тамара. – Не о чем говорить. А тут, Игоряшка, ткемали, зеленое и красное, в мясо, к курице, в харчо и просто на хлеб, как ты любишь! А это аджика, ты тоже любишь на хлеб!

Багажник был почти полным, но Тамара ловко продолжала рассовывать по бокам и расщелинам, не переставая смущенно бормотать:

– Кизил, варенье. Такая прелесть! Джем из персика – ах! Лаваш, три штуки. Сулугуни, два круга. Свежайший! Бастурма от Тимура – тоже свежайшая! Ну и орехи: миндаль, грецкие, лесные. Все, мой дорогой! Теперь я спокойна. – И, шумно дыша, она опустилась на стул, но тут же вскочила: – Ой, старая дура! А покушать в дорогу? Ты не волнуйся, я все собрала: хинкали сварила, еще горячие. Упаковала, не беспокойся! Миска, три слоя фольги, полотенце и старая вязаная шапка, кажется, Экина! – рассмеялась она. – Ну и картошечка с укропом, форелька жареная, Тимурка дал. А как же? Поесть-то придется раза четыре, не меньше! Но сначала хинкали, ты понял? – строго спросила она.

Журавлев обреченно молчал.

– Так, – продолжала она, – огурчики, хлеб. В общем, не заголодаешь! А что, есть на трассе, чтоб отравиться? Не-е-ет, – она покачала головой, – этого я не позволю!

– Господи, Тама, – процедил он сквозь зубы, – нет, конечно, тебе огромное спасибо! Но хинкали, рыбка с картошкой – это же все не доедет! Испортится до того, как я проголодаюсь! И что, все в помойку? Весь твой труд – и в ведро?

Она уверила его, что ничего не испортится и он все съест. Ну что с ней делать? Только смириться…

– Ну, – дрогнувшим голосом сказал он, – будем прощаться?

Сделал шаг и обнял ее, эту пожилую женщину, чужую еще несколько недель назад. Обнял и почувствовал ее родной запах – кухни, вчерашних духов, облетевшей пудры, волос, пахнущих травяным шампунем.

Тамара заплакала.

Журавлев гладил ее по голове и говорил давно позабытые нежные слова.

– На следующий год приедешь? – спрашивала она. – Ну ладно, не ври, понимаю! Но ты постарайся, слышишь? А вдруг сложится? И звони, слышишь? Хоть раз в три месяца, а?

Он кивал.