Все, что мы когда-то любили

Сжав зубы, будет лежать под этой тушей и давиться слезами – не дай бог увидит, тогда изобьет, отлупит до синяков, у него же на морде написано – тварь и садюга. И будет ловить свой кайфец от того, что такая красавица – и в его власти. Да все в его власти! Все и всё! Потому что боятся. Страх – страшное дело! И она будет бояться. И ноги ему будет мыть, в самом буквальном смысле, и хинкали лепить. А он будет рыгать – смачно, нарочно: на, получи! А что, было вкусно! И изменять ей будет. Ей, небесной принцессе, с шалавами, обслуживающими дальнобойщиков. Да с кем угодно! Ну да, Тама сказала, что у него в соседнем селе двое детей – двое незаконнорожденных детей от какой-то немолодой разведенки. А она, принцесса Будур, станет терпеть. Рта не откроет, не принято. Все терпеть: и побои, и баб. Впрочем, скоро, совсем быстро, она перестанет быть принцессой – жизнь поломает. Отберет невозможную красоту, согнет тонкую спину, изуродует изящные ладони, искривит нежные пальцы. Лет через пять или раньше от ее красоты ничего не останется. Ничего! Кавказские женщины рано стареют. А тут еще сельская жизнь и хозяйство. А главное – отсутствие любви. И свекровь ее будет пинать, жизни учить – так тоже положено.

Кто ее будет любить? Родители? Нет, они ее продали, а значит, не любят. Дети? Ну да, эти будут. До времени будут, пока не улетят из родного гнезда.

Что делать – такова жизнь, дорогая принцесса.

Ладно, хорош! Надо двигаться. Найти Тамрико – и вперед. Завтра не поваляешься, завтра в дорогу. Собраться, подкачать колеса, залить бензин – и в путь.

Ну где она там, моя толстуха и болтуха? Где ее носит?

Тамару он нашел все за тем же столом.

Начала его распекать:

– И где ты был, и где тебя носило? Невеста та-а-ак танцевала, а ты все пропустил! Иди сделай хоть пару фоток, ну хоть мне на память. Мы же с тобой договаривались!

Он обернулся – съехавший со стула, с раскрытым ртом и тяжелым храпом, спал пьяный в доску жених.

Невеста сидела все там же, с понурой спиной, опущенными глазами и дорожками подсохших слез.

Сердце сжалось. Ну все, хватит, все.

– Кого снимать-то? – Он посмотрел на Тамару.

Неуверенно, со вздохом Тамара кивнула в сторону невесты:

– Ну хотя бы ее!

Выругавшись сквозь зубы, Журавлев достал фотоаппарат.

Подошел к столу, за которым сидела принцесса.

Попытался улыбнуться – вышло кривовато.

Кивнул на фотоаппарат: дескать, можно?

Не утирая слез, не поправляя прически и даже не попытавшись улыбнуться, девушка неуверенно и равнодушно пожала плечом.

Крякнув, Журавлев навел объектив.

Пару раз щелкнув, оглянулся на Таму. Та стояла невдалеке, внимательно следя за процессом.

– Спасибо, – сквозь зубы пробурчал Журавлев, не поднимая на девушку глаз.

Всхлипнув, та только кивнула.

Все, хорошо, им надо домой. Да и Тама устала. Доехать бы без происшествий, не пробить колесо. И почему он так устал? Ведь ничего не делал, а устал.

Злясь на себя, на Тамару, на весь этот мир, несправедливый, кошмарный и жалкий, Журавлев курил в машине. А Тамрико еще долго прощалась, целовалась с женщинами, жала руку мужчинам, с кем-то обнималась, всплакнула, потом засмеялась и наконец поковыляла к машине, где ее ждал Журавлев. Шумно усевшись, вздохнула:

– Дай отдышаться!

– Довольна? – недобро усмехнулся он.

– А то! Сто лет всех не видела, а тут повидалась и с родней, и с подружками. Хорошо! А как тебе? Понравилось? Ой, а ты кофе так и не выпил! А сладкое? Сладкое тоже не ел? – расстроилась Тамара.

– Все нормально, Там. Не беспокойся. И пил, и ел. И по усам текло. Да в рот не попало.

– Да ну тебя! – Тамара махнула рукой. – Ну как тебе наша свадьба?

Он долго молчал. А потом не выдержал, не сдержался и заорал:

– Дичь, Там! Полная дикость! В двадцать первом веке и продать дочку за разбитый грузовик! Как в кошмарном сне, Тамар, как в фильме ужасов! Такая девочка – и такому скоту! Он же урод, мразь – разве не видно? И что он сделает с ней, тоже понятно! Угробит за милую душу. Сломает через колено. Нет, не понимаю. Извини. Какой-то феодальный строй, ей-богу! Ну просто до слез ее жалко! А тебе – нет? – спросил он, посмотрев на Тамрико.

Та грустно отозвалась:

– Да всех жалко. Всех. Особенно женщин. Ты много видел счастливых? Лично я – нет. Семейка та еще, ты прав. Но просватали, куда денешься. Здесь, в селах, еще родителей слушают, так у нас принято. Что ж она, Лалечка, родного отца под тюрьму подставит? И я бы так же поступила! Все-таки отец.

– Вот именно, отец! Хотя не отец, а трус и сволочь.

– Вот я часто думаю, – неожиданно сказала Тамара, – может, зря я за Тимура не вышла? Как думаешь?

Он рассмеялся:

– Актуально! Ох, Тама! Ну какая же ты смешная!

Уснуть Журавлев не мог. Думал о Лале. До чего же дурацкие мысли ломились в голову! Первая брачная ночь, пьяный, вонючий хряк Гия и нежная, хрупкая, трясущаяся от страха Лале.

Картинки рисовались такие яркие и натуралистичные, что он застонал, прогоняя, как надоедливых мух, навязчивые мысли.

Мерзость. Несправедливость. Бедная девочка, как ей сейчас паршиво и страшно!

За стеной мирно храпела Тамара.