Всё, что осталось

Чтобы рисунок вен можно было использовать для идентификации, сначала его надо снять и внести в базу данных. Когда человек подставляет руку под инфракрасный сканер, информация автоматически сопоставляется со всеми профилями в базе, и по ней устанавливается владелец. Нет никакого риска для здоровья, а поскольку руки у нас всегда на виду, человек не испытывает неудобств, представляя эту часть тела для сканирования.

Чтобы убедиться в неповторимости рисунка вен в человеческом теле, попробуйте рассмотреть вены у себя на левой руке, сравнить их с венами на правой, а потом с руками кого-нибудь еще. Если ваши руки слишком волосатые или пухлые, можно изучить рисунок вен на внутренней стороне запястья, где они обычно хорошо видны. Все они разные, даже у однояйцевых близнецов, потому что вены формируются еще до рождения, и, соответственно, уникальны. Кровеносные сосуды плода формируются из небольших изолированных скоплений кровяных телец. Когда сердце начинает биться, эти скопления объединяются в артерии и вены. Расположение и рисунок артерий достаточно постоянны; вены различаются больше, и чем дальше они от сердца, тем разнообразнее варианты. Вот почему, как отмечал Везалий, вены на стопах и кистях по рисунку различаются сильнее, чем на голенях и предплечьях.

В 2006 году у нас была возможность изучить все накопившиеся материалы по данной теме, от Везалия (по анатомическим образцам) и Тамассии (по судебным материалам) до Райса, Хитачи и Фуджитсу (биометрия). Теперь требовалось превратить их в технику, которая позволит ответить на вопрос, поставленный полицией, касательно конкретного случая сексуальных домогательств.

Чего у нас не было, так это возможности сопоставить рисунок вен с фотографии, с помощью математического алгоритма, с образцами из базы данных. Нам предстояло сравнить снимок, сделанный камерой компьютера в комнате девочки, с фотографией руки ее отца, которую предоставило следствие. В этом смысле наш метод больше опирался на технику Тамассии, чем на техники его последователей. Окажись рисунки различными, мы могли бы с уверенностью сказать, что руки на снимках принадлежат разным людям, и, соответственно, снять подозрения с отца. Но если рисунок был тот же, это не давало оснований с такой же уверенностью утверждать, что рука принадлежит отцу, потому что наука не накопила достаточно статистической информации о вариативности венозного рисунка и о том, может ли он повторяться у разных людей. Ни с Везалием, умершим пять веков назад, ни с Тамассией, которого не было на свете больше ста лет, мы посоветоваться не могли — могли только сказать, подозревать отца дальше или нет. Кстати, интересно — Тамассия или Везалий знали бы ответ? Порой мне кажется, что со временем человечество больше забывает анатомию, чем открывает что-то новое в ней.

Для судебной медицины очень важно не переоценивать возможности конкретного метода. Обвинять кого-то — не наша задача; мы должны исследовать улики максимально объективно и давать свое профессиональное заключение, ясное и прозрачное, в том числе и о надежности, точности и достоверности использованных методов и техник.

Сравнив рисунок вен на правой руке преступника и руке человека, являвшегося биологическим отцом девочки, мы пришли в суд с данными и выводами, которые получили. Поскольку подобное исследование впервые применялось в качестве улики в ходе суда в Великобритании, судья долго обсуждал с обеими сторонами его приемлемость. Присяжных попросили удалиться из зала, чтобы в их отсутствие провести предварительный опрос свидетеля судьей и представителями сторон, также для оценки приемлемости данных. Наконец, судья решил, что раз исследование рисунка вен базируется на достоверных анатомических источниках и существовавших ранее, хотя и немногочисленных, случаях применения в биометрии, наши выводы можно заслушать в суде, и заседание продолжилось. Мы изложили свои заключения. Со стороны защиты последовал перекрестный допрос, но не слишком суровый.

Когда присяжные вынесли оправдательный приговор, мы были, мягко говоря, удивлены. Какова вероятность того, что чужой человек — рисунок вен которого полностью совпадает с рукой отца, — окажется в комнате у несовершеннолетней в половине пятого утра? Однако на суде мы выступали свидетелями и не могли переубеждать присяжных или оспаривать их решение: они выслушивают всех и окончательный приговор зависит только от них — ну и от судьи.

Зато мы могли — и попробовали — спросить адвоката, в чем было дело: в недоверии к науке или к тому, как я изложила полученные данные. Возможно, я не смогла достаточно убедительно донести информацию до присяжных? Оказалось — довольно неожиданно, — что, по мнению адвоката, мое выступление не имело для присяжных решающей роли. Ей показалось, что присяжные просто не поверили девочке. Вероятно, она не производила впечатления достаточно потрясенной, и ее поведение посеяло сомнение в том, что обвинение правдиво. В результате отец, как ни в чем не бывало, вернулся домой — туда, где собственный ребенок обвинил его в домогательствах.