Всё, что осталось

Мой отец, Дональд, четыре года болел раком костного мозга в последней стадии, и его тело из большого и сильного превратилось в развалину. Я ни за что бы не подумала, что оно пригодится для науки. Собственно, я вообще не знала, что тела еще нужны. Никогда не слышала, чтобы говорили, будто их не хватает. Разве трупы еще не заменили компьютерами? Но отец настаивал. «Мертвое тело — вещь страшно непривлекательная. Ты же не хочешь, чтобы мое валялось тут поблизости? Похороны я просто не переношу! Уверен, медицинская школа меня возьмет». Пара бланков, подпись свидетеля и через неделю он получил тот самый ответ, на который рассчитывал. Университет Данди… принял его «щедрый дар». Он тогда улыбался от уха до уха.

Мистер Данлоп трудился всю свою жизнь — неудивительно, что он собрался потрудиться и после смерти. Однако, хотя наши доноры уверены в своем решении, их родным порой непросто с этим смириться. Вдова, муж которой завещал свое тело моей кафедре, попросила меня «позаботиться» о нем — похоже, она не совсем понимала его решение и его желания.

Передать останки человека, которого любил всю свою жизнь, какому-то незнакомцу бывает очень непросто, поэтому мы крайне серьезно относимся к своим обязанностям. Поскольку человеческая анатомия и внутреннее строение находятся в центре всей нашей работы, мы тщательно защищаем и оберегаем тех, кто решил после смерти послужить обществу и позволить нам больше узнать о человеческом теле. Та вдова, кстати, настолько прониклась нашей работой, что на поминальной службе по ее мужу тоже подписала форму, завещав нам свое тело. И такое происходит достаточно часто.

Я согласилась занять свой пост в Университете Данди при условии, что всем студентам будет гарантировано полное анатомирование человеческого тела. В глазах большинства руководителей университетов, анатомия — мертвый предмет, от которого нельзя ожидать финансовых поступлений, а потому это избыточная роскошь. В результате медицинские факультеты начали на ней экономить. Управленцев впечатляют современные технологии и виртуальная реальность, которые, по их мнению, лучше вписываются в нынешнюю концепцию образования. Однако утверждать, что в анатомии не может быть ничего нового и что с ее помощью нельзя совершенствовать оперативные процессы, значит недооценивать ее значение для огромного количества других дисциплин. В нашем ленивом мире гораздо проще объявить предмет мертвым, чем посмотреть, как его можно оживить и углубить.

Никакой компьютер, учебник, модель или симуляция никогда не заменят мультисенсорный опыт, получаемый при обучении по «золотому стандарту». Идти по пути упрощения, как поступают многие кафедры анатомии, и лишать студентов возможности изучить реальное человеческое тело, означает, на мой взгляд, снижать качество университетского образования и создавать массу проблем для будущих врачей, стоматологов и ученых, которые, собираясь стать экспертами в своей области, безусловно заслуживают обучения на высшем уровне. Важнейший факт, который студент постигает в анатомическом театре, заключается в том, что анатомически все тела уникальны. Существует масса возможных вариантов, и если их не освоить и не изучить, пострадают ничего не подозревающие пациенты этих будущих практиков. Примерно 10 % дел по обвинению в хирургической ошибке проистекают именно из незнания анатомической вариативности.

Анатомия подчинялась Парламентскому Акту с 1832 года. Первый закон по этому поводу был принят правительством вигов под руководством графа Грея в ответ на убийства Берка и Хэра в округе Вестпорт в Эдинбурге. В попытке положить конец незаконной торговле трупами и поднять этические стандарты профессии закон позволял преподавателям анатомии препарировать тела преступников и невостребованные трупы бедняков, а также принимать их по завещанию.

До последней редакции Анатомического Акта — в 2004 году в Англии и в 2006-м в Шотландии, — оставалось в действии старое уложение, по которому — парадоксально! — считалось преступлением, если хирург отрабатывал или опробовал процедуры на мертвом теле. Хирургам разрешалось входить в секционную, разрезать кожу трупа, передвигать мышцы или распиливать суставы, но они не могли, например, заменить кость протезом, потому что это уже считалось «процедурой». Это ограничение, просуществовавшее много десятилетий, напоминало о неоднозначных исторических взаимоотношениях между хирургами и анатомами. В общем, во всем следовало винить Берка и Хэра.