Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога

Вилли и Кристина, его жена, которую все называли Тиной, сильно печалились, что у них не получалось завести детей. Поэтому когда моя бабушка по материнской линии, сестра Тины, скончалась через семь дней после рождения моей мамы, они с радостью взяли ребенка к себе, в дом, полный радости и любви. Для меня они стали настоящими бабушкой и дедом: любящими, заботливыми и расточительно щедрыми.

Выйдя на пенсию, Вилли стал мыть машины в местном гараже, чтобы немного подзаработать сверху. Помню, как он стоял в боксе, со шлангом в руке и в резиновых сапогах – их голенища приходилось подворачивать, иначе его толстые ноги туда не помещались, – с сигаретой в углу рта и с неизменной улыбкой. Время от времени он громко фыркал, распугивая соседских ребятишек, всегда вертевшихся вокруг него. С помощью родни Вилли заботился о своей жене, у которой в старости развилась деменция вместе с тяжелым артритом и остеопорозом. Он считал это своим долгом по отношению к ней, как тогда было принято во многих семьях, и ни за что не согласился бы отправить супругу в больницу или инвалидный дом.

После смерти Тины Вилли каждое воскресенье приезжал к нам на обед и обычно присоединялся к нам на всех пикниках с тех пор, как я была еще совсем малышкой. Вне дома он всегда носил костюм-тройку, рубашку и галстук. Костюмов у него было два: один твидовый, для повседневной носки, и один нарядный – для похорон.

У меня сохранилась фотография дяди Вилли, отлично отражающая его сущность – жизнерадостность и неиссякаемый юмор. Снимок сделан на пляже Роузмарки, в один из дней, когда мы устроили там пикник. Добираться до пляжа нам приходилось на отцовской машине: в те времена это был черно-бежевый «Ягуар Марк II 3.8», которым папа страшно гордился.

Даже на пикник с сандвичами на бережке Морей-Ферта дядя Вилли явился нарядным, словно собирался в церковь: в своем костюме и идеально начищенных ботинках. Разложив легкое складное кресло из металлических трубок, и установив его на мягком песке, мы посоветовали Вилли передохнуть в тенечке, пока мы будем расстилать на пляже покрывала и распаковывать ланч. Пока мы возились с провизией – мама, как обычно, наготовила еды на целый батальон, – у нас за спиной вдруг раздался взрыв смеха. Дядя Вилли кое-как уселся в шаткое кресло, но, когда его вес надавил на легкий каркас, оно начало погружаться в песок. Словно капитан тонущего корабля, который вот-вот поглотят волны, дядя поднял руку в прощальном салюте и держал ее так до тех пор, пока не опустился – кстати, с немалой долей изящества – задом прямо на песок. На фотографии он заливается хохотом, и, глядя на нее, невозможно не улыбнуться в ответ. Всю жизнь дядя Вилли довольствовался малым и был при этом очень счастлив.

Он даже умер так, что наверняка бы посмеялся над своей смертью, окажись у него такая возможность. В одно из воскресений, за обедом у нас дома, он просто упал на стол, словно внезапно заснул. У него произошел разрыв аневризмы, приведший – как чаще всего бывает – к мгновенной безболезненной смерти, которая тем не менее повергла в полнейший шок мою достаточно чувствительную и эмоциональную мать. Мгновение назад он, как обычно, смеялся и шутил, а в следующее уже умер. К несчастью для дяди Вилли – и для маминой любимой скатерти – упал он не особенно изящно, лицом вперед, прямо в тарелку с томатным супом. Похоже, даже в смерти дядя сохранил свое обычное чувство юмора.

И вот теперь мы все, родственники и друзья, объединившись в скорби, собрались в похоронной конторе, чтобы проводить последнего представителя старшего поколения семьи. Но сначала мне предстояло сделать глубокий вдох, вспомнить, что я уже большая девочка, сделать то, что велел мне отец, и оказать дяде Вилли последнюю услугу: проверить, все ли у него «в порядке».

Мне кажется, любой человек, увидев мертвое тело кого-то близкого, постарается сделать паузу и вспомнить, каким тот был при жизни, а потом будет держаться за свои воспоминания, чтобы не позволить печальному зрелищу затмить его образ. Вилли был добрым и душевным, с огромной волей к жизни. Я никогда не слышала, чтобы он кого-то осуждал или на что-нибудь жаловался. Он позволял мне делать от своего имени ставки на бегах, водил в кондитерские, разрешал мыть с ним машины – в общем, привносил радость в мою детскую жизнь. Единственное, о чем я жалела, так это о том, что уже не смогу узнать его лучше, сама став взрослой.

Я до сих пор помню приглушенное освещение в траурном зале, негромкую печальную музыку, лившуюся из колонок, аромат цветов и легкий намек на запах дезинфицирующего раствора. Деревянный гроб стоял на катафалке прямо по центру, окруженный венками, с открытой крышкой, которую предстояло заколотить, чтобы он навек упокоился с миром.