Все, что получает победитель

«Петруха» — вот кто оценил бы шанс по достоинству! Но зато цинично испортил бы красоту момента. Мысль о возможной близости Милы и этого брюзги представлялась мерзкой. Но так уж повелось: либо красота момента, либо его выгода. Петруха выбирал последнее. Теперь уж Игорь с ним соглашался и был готов последовать приземленной мудрости, — только момент больше не возвращался.

Оставалось возвращать его мысленно. Самой сладкой была увертюра, лучшая часть наших романов сродни пятнице, за которой еще два блаженных выходных. Сошлись компаньоны-соседи-любовники на общей теме. В угоду Миле, привязанной к страдальцам и гениям Серебряного века и, в частности, к беспощадной Нине Берберовой, тему можно было бы обозначить как «Люди и лоджии». К Берберовой, к ее писаниям и творению «Люди и ложи» возвращались неминуемо, когда намечались разногласия. Мила вообще любила примешивать к реальности разных именитых призраков и доживающих свой век патриархов, привлекать их в помощь своей риторике, аргументы от них считала неоспоримыми, и очень удивлялась тому, что для Игоря, бывшего не слишком в теме, они не авторитеты.

— Странно. Во многом ты разбираешься как культурный человек…

Спасибо и на том. Во многом — значит в мирском, в житейском. То есть не в ложах, но лоджиях. В хозяевах и их квадратных метрах. В старухах-процентщицах или милосердных попустителях, жадных рантье или рабочих лошадках, дельцах или благодетелях… Наконец, в соседях — красавицах и чудовищах. На одну красавицу сто чудовищ, увы! Тут как раз беспощадность, столь ценимая на гамлетовских курсах и присущая несравненной госпоже Берберовой, как нельзя кстати. Страшные женщины квадратно-халатной комплекции заклевывают чужих птенцов. Таких, как Мила. Она, можно сказать, образец дичи для этих махровых тумбочек с тяжелой коридорной поступью. А уж эта поступь… Шаги по коридору, если вспомнить историю XX века, звук зловещий. Генетическая память его инстинктивно отторгает, тем более память чувствительных особ. Им не место в коммуналках, где шагают тетки, хранительницы традиций НКВД. Они тоже ходят и стучат в двери. Не ведут на расстрел, конечно, но смысл их существования тот же, что и у карателей: не давать свободы, вытоптать душу, посеять страх и безнадегу. Ведь коммунальные бои не приводят ни к чьей победе, борьба с хамами, скандалистками и алкашами сродни неравной схватке с режимом. Впрочем, столько спето об этом! Да и женская дедовщина — тема вроде бы известная, но для сценариев неудобная. Чернуха из моды вышла, — разве что устроить бурлеск, комедию в духе «Волшебной силы искусства».

Но Мила могла часами вспоминать о мытарствах по гарсоньеркам, «комнаткам для прислуги», как называла свои адреса. Выговаривалась Игорю, потому как уже мыслила его защитником своим. И, надо признать, делала это небесталанно. Из жестоких теней вдруг неожиданно проступал выпуклый добрососедский образ. Скажем, муж Иры, добрый армянин. Просачивался сложный эпитет единым словом и начинал жить своей жизнью, и вот уже Игорю казалось, что в унылых коридорах одно спасение — пожилой кавказец, и его жена, молочная, рязанская и добрая, и их темно-вишневая дочь с колокольным голосом. Чудесная семья, но не заправилы, конечно. Ангелы без полномочий. Они одни на сотню демонов. Но если бы их не было, то какой смысл вообще жить на свете?

— Тебе нельзя было селиться в таких ульях, Мила. Неужели не ясно?! Надо было искать такой же, как у нас, вариант, в складчину с подругами, с надежными людьми.

— Всякое было. Сам знаешь, случается затык, ищешь — и не находишь. Когда не надо — пожалуйста, ворох предложений. А понадобилось срочно — тишина. И еще такой чувствительный момент. Я его называю «запаздывание мировой энергии». После того, как ударили по рукам и деньжищи перетекли из твоего прохудившегося в тугой хозяйский карман, — надо, чтобы теперь не выскочил, как черт из табакерки, тот вариант, о котором мечталось. За неимением его в нужную минуту ты снимаешь, что попало, то есть меньшее из зол. И опа — вдруг жирный алтын! Но деньги-то уже отданы, манатки перевезены… Потому лучше и не знать о том, что потерял, чтобы локти не грызть. Признайся, у тебя так бывало?