Все, что помню о Есенине

Об этом рассказал мне сам Кроткий. Желая избавиться от бочки керосина, он звонил по телефону в "Стойло", в клуб поэтов, а потом мне домой.

Позвонив заведующему столовой в клуб поэтов, я спросил, сколько наших служащих живут за чертой Москвы и пользуются керосином. Он ответил, что наберется десяток, а потом многие вообще готовят пищу на керосинках. Я объяснил, где находится бочка керосина. Вечером заведующий сказал мне, что служащие столовой "ликвидировали" и керосин, и бочку...

Когда в "Стойле" я рассказал Есенину, как спасал Эмиля Кроткого от бочки с керосином, Сергей пришел в веселое настроение:

- Ага, получил сдачи,- говорил он, хлопая себя руками по коленям.- Теперь будет знать, как разыгрывать Есенина! - и неожиданно предложил: - Завтракай и пойдем к Всеволоду, расскажем. Вот будет потеха!

Видя Сергея в таком приподнятом настроении и зная, что после этого он часто пишет стихи, я не мог отказаться. Спустя десять минут мы шагали по направлению к дому, где жил Всеволод Иванов...

{222} Вечером я принялся звонить по телефону имажинистам и выяснил: Есенин говорил с Грузиновым о статье для "Вольнодумца"; Н. Эрдман подберет отрывок из пьесы "Мандат"; Р. Ивнев заявил, что о "Вольнодумце" знает, не верит в то, что журнал будет, но, если нужно, даст новые стихи; Шершеневич удивился, почему Сережа сам ему не позвонил, или забыл номер телефона; художники Георгий Якулов и Борис Эрдман согласились сделать для журнала все, что нужно Есенину; Мариенгофу я показал записку Сергея в "Стойле Пегаса". Он прочитал и сказал, что с него хватит "Гостиницы".

Одиннадцатого апреля я пошел к трем часам в клуб поэтов, куда обещал зайти Грузинов, чтобы потолковать о моих стихах: я готовил вторую книгу стихов "Пальма" и дал ему почитать десятка три вещей. Войдя в клуб, я увидел за столиком Есенина. Очевидно, пообедав, он пил лимонад. Перед ним с пачкой стихов в руках ерзала на стуле с разрисованным лицом поэтесса и щебетала, как синица:

- Ах, Сергей Александрович! Вам я поверю! Вы поймете женскую тоску. Ах, Сергей Александрович. Увидев меня, Есенин спросил:

- Говорил?

- Да, со всеми! - Ну, как?

Я показал глазами на поэтессу, Сергей взял из ее рук стопку стихов, положил в карман пиджака:

- Прочту! - сказал он ей.- А сейчас мне надо поговорить!

Поэтесса защебетала и упорхнула, я сел на ее место, но не успел и рта раскрыть, как подошел Грузинов.

Иван поздоровался с Есениным, со мной, сел и сказал мне:

- Отобрал девятнадцать пьес. Неплохие. "Платан Пушкина" - отлично! Но надо доработать.

Сергей взял из рук Грузинова маленькую папку с моими стихами, нашел "Платан" и прочел его про себя. Потом расплатился с официантом, спросил у Ивана, что он будет делать. Тот ответил, что думает пообедать.

- Пошли, Мотя! - предложил Есенин и повел меня в кабинет президиума Союза поэтов.

{223} Когда мы открыли дверь в комнату, два молодых говоривших поэта вскочили со стульев и вышли из кабинета. Мы сели за длинный стол, и Сергей стал читать "Платан Пушкина". Потом он спросил, есть ли у меня бумага, я вынул блокнот и открыл чистую страницу. В стихотворении было шестнадцать строчек, а он сделал около двадцати пяти замечаний, которые я записал:

- Пишешь: "грызут", а в следующей строке: "грызню". Не годится! Потом: "И тут говорили мне Пушкин". Мнепушкин! Замени! "Тихие плески". Нашел новый эпитет! Или: "О милой подруге!" Подумай! А уж это черт знает что: "Возглас земли"...

Раздраконив "Платан", он сказал, что после приезда из Ленинграда надеется получить от меня переработанное стихотворение, так как хочет в первом же номере "Вольнодумца" напечатать написанные разными поэтами посвященные Пушкину новые стихи.

- Сережа, где мне тягаться с именами?

- Кто редактор: ты или я?

- Ты!

- Работай! - продолжал он сердито.- А не то пожалуюсь твоей матери!

Я работал над "Платаном", Есенин слушал стихи еще один раз и снова сделал замечания. Я не считаю "Платан" совершенным, но стихотворение дает понять, что волновало в то время Сергея и каким щедрым другом он был. Только поэтому позволяю себе познакомить читателей с этим произведением:

Платан Пушкина

Давно среброзубые волны

Шершавые скалы грызут,

И слышит возню полусонный

Зеленоволосый Гурзуф.

Тут с каждой лохматой верхушки

На землю течет теплота,

И тут говорили, что Пушкин

Любил седовласый платан.

Быть может, под скользкие плески

Он,- мудрый,- налаживал стих,

Быть может, он думал о Невском,

О гордой подруге грустил.

Иль просто запомнил он воздух,

И волны, и шепот земли,

Запомнил, как эти мимозы

Пунцовые звезды зажгли...

{224} Есенин перебирает в папке другие мои стихи: вот "Песня портного" (Напечатано в моей книжке стихов "Пальма". Изд. Всерос. союза поэтов, 1925.), которую я при нем читая в консерватории и у филологов, - он одобрительно кивает головой. Дойдя до "Песни о наборщике", он делает замечания, а потом, отлично знающий труд рабочих-печатников, дает поправки, советы, подсказывает кое-что. Я едва успеваю записывать в блокнот, обещаю все исправить. Я работал над "Песней о наборщике" до 1925 года, и она появилась во втором сборнике Союза поэтов в 1927 году.