Все, что шевелится

– О горячо любимый отец мой! Пал ты от грязных рук коварных убийц! Ни за что ни про что убили тебя, великого вождя и мудрого руководителя! Как же теперь жить нам всем без твоих непостижимо умных распоряжений? Кто примет гениальные решения, которые сделают нас всесильными? Кто укажет единственно верный путь?.. – Отрыдав, парень поднялся и утёр слёзы. – А что стало с матерью моей Булган? Неужели и её убили грязные убийцы своими подлыми руками? Её, такую нежную и любящую! О мама, маменька! К кому в дом введу я теперь жену Другмо, кого она станет называть мамашей? О несчастная сирота Другмо! Убили твою любимую свекровь! На чьих же руках запеклась светлая кровь моей матушки? Отвечай, Забадай! Отвечай, Хабал!

– Успокойся, Джору, – ответил Хабал. – Чего ты раньше времени слёзы проливаешь? Недостойны настоящего мужчины твои слёзы! 'Жива-здорова твоя мать Булган. Никто и не думал её убивать. Наоборот, не пришлось ей и вдовий траур поносить, как великая радость пришла к ней в дом: верный Сотон. Живёт он теперь в юрте Чоны с твоей матерью, скрашивает ей одинокие женские ночи. Глядишь, скоро и ты станешь не одинок, а наоборот, обретёшь братца или сестру. То-то радости, думаю, будет в вашем жилище!

Гессер почему-то никакой радости от перспективы получить брата или сестру не испытал, но всё-таки вздохнул облегчённо.

– Радуйся, Другмо! – вскричал он. – Не сиротой войдёшь ты в дом мой, но встретит тебя там любимая свекровь Булган! Давай-ка по такому случаю крепко расцелуемся!

Он звучно чмокнул жену, она ответила «провокаторским» поцелуем. Гессер заключил её в объятия «крылатый конь покрывает расстояние в девятьсот девяносто девять ли». Золотая красавица отозвалась щипком «гусыня ловит червяка». Парень огладил её округлости движением «кошка толкает клубок разноцветной шерсти». Женщина охнула и подняла юбку жестом «ветер-озорник». Гессер вспомнил приём «сыми штаны»…

Охотники многозначительно переглянулись и удалились прочь. Уходили вежливо, не прощаясь. Скрывшись из глаз молодых, они припустили бегом в сторону Юртауна. Каждый мечтал, что успеет раньше соперника достигнуть посёлка и сообщить хану и ханше, что их племянник и сын жив, женился и скоро появится в отчем жилище. Каждый ожидал для себя хотя бы невеликой награды за добрые вести.

Тем временем молодой поставил жену в позу «облако, полное весеннего дождя», а сам пристроился в позиции «там, под облаками». Вскоре Другмо застонала и принялась выкрикивать: «Суй, ваньсуй, ваньваньсуй», что означало просьбу повторить любимое занятие не одну тысячу раз…

Тысяча не тысяча, но первый десяток любовники разменять сумели, когда к хану в юрту вбежал Хабал. Молодой сумел намного опередить старого напарника по охоте.

– Хан, а хан! – вскричал он. – Радость великая! Возвратился Джору, твой любимьт племянник! Истинный наследник ханства! Ведёт он в законно принадлежащее ему твоё жилище красавицу жену, быстрого, но хромого коня золотой масти, светлую верблюдицу и белого верблюжонка! скорее вели, Сотон, наградить меня за столь прекрасную весть по-хански!..

– Пошёл вон, болван! – ответил по-хамски узурпатор. И вытолкал Хабала взашей.

Немного спустя, остыл и подумал, что зря он так быстро отделался от гонца. Надо было сперва расспросить его, что да как. Где встретил Хабал племяша Джору, далеко ли тому добираться до родного дома? Как скоро ждать его прибытия? А нельзя ли так поступить, чтобы Булган никогда не увидела больше Джору, сгинувшего три года назад и, казалось, навсегда?..

Любовники на поляне разменяли второй десяток, когда к хану влетел припоздавший Забадай.

– Хан, а хан! – закричал он. – С великой вестью пришёл я к тебе!

– Знаю, – невозмутимо отозвался Сотон. – Слыхал, что вернулся мой любимый племянник Джору, которого сам я три года назад, смахнув скупую непрошеную слезу, провожал вниз по Иркуту на дырявой лодке. Жив, бродяга! И возвращается не с дырой, а с золотым конём, светлой верблюдицей, белым верблюжонком и красавицей женой.

– Ax, как же верны твои слова, Сотон! – удивился осведомлённости хана Забадай. – И как только сумел ты узнать эти новости? Видать, сорока их тебе на хвосте принесла из далёкой горной тайги! Мудёр ты, великий хан, ничего не скажешь, раз даже птичий язык доступен тебе!

Сотон приободрился. Страсть любил, когда другие дураки его умом восхищались. Слаще мёда были для него такие речи. Этого гонца решил наградить. Порылся в наградной шкатулке старшего брата, отыскал медаль ползуна «За покорение вершины в сто аршинов» и щедро одарил. Медалька была серебряной и кое-какой ценностью обладала: её можно было отковать и сделать прекрасную блесну, на которую все щуки с окунями как бешеные кидаться станут, и ни одна рыбалка не сорвётся.

Забадай растрогался, облобызал ручку хана.

– Что спасибо, то спасибо. Славно я теперь порыбачу. Мудёр ты, хан, и щедр безмерно. За такой великий дар я и дальше буду служить тебе службой верной, невероломной…

– Точно будешь? – не поверил Сотон.

– Да батюшкой клянусь, чтоб мне ягодной бражки не пить.

– Ну, ежели бражки, то тогда да, верю. Вот и скажи мне…

– Ну?