Все, что шевелится

Слава Батюшке, в этот момент растворились двери, на вцепившуюся в него женщину упала полоска света от горевших в доме восковых свечей. В сени вышли Хор и Дадага, всё ещё уточняющие детали завтрашних забот. Помянув мангуса, хозяйка оттолкнула так и не соблазненного гостя. В сердцах она чуть не оторвала ему вожделенный плод. Хозяин ничего не заметил. Нов с облегчением вышел на морозный воздух, надеясь, что таких испытаний больше не будет. Не знал о предстоящей встрече с женой – золотистой красавицей Другмо.

При жёлтом свете полной луны они возвратились в жилище старшего брата. Дом был жарко натоплен, горели свечи. Младшие уже заканчивали ужинать, сыто отрыгивали и пробовали завести какую-нибудь песню, но каждый тянул своё, а в результате в комнате витали невнятный гомон и бражный дух. Четвертной бочонок из-под неё катался по полу под ногами застольных братцев.

– А-а, вернулся, братан! – выкрикнул Болдон. – Аида за стол, ик-к! Вып-пей и зак-куси, вот!

Он поднялся было на ноги, но тут же споткнулся о бочонок, упал на него и мгновенно захрапел. Дадага осмотрел честну компанию и приказал всем немедленно спать.

– Завтра дел – куча немерена! – заявил он. – Разбужу всех с рассветом. Ступайте. А Жундуй и Тундуп, прежде уберите со стола. Убон пусть завтра встанет пораньше и приготовит завтрак. Всем всё ясно?

– Ага, братан, – ответили бражники нестройным хором.

– Пойдём, хан, – сказал Дадага, – я тебе постель постелю.

Он отвёл юношу в комнату, где на кошму бросил подушку и одеяла.

– Устраивайся, Гессер.

На дрожащих ногах Лес добрался до ложа, рухнул и думал, что мигом уснёт. Не тут-то было. Возбуждённый объятиями в сенях, он никак не мог успокоиться. Видел, что одеяло у него в ногах вздымается юртой. В голову лезли непристойные мысли. Пробовал успокоить себя соображением, что Цыбик ему в матери годится, ей наверняка больше тридцати, но воображение рисовало её округлые бёдра, широкий таз, предназначенный природой для деторождения, узкую талию, говорящую о гибкости, большие, высоко вздымающиеся груди, способные прокормить и двух младенцев, прямой нос; оканчивающийся закруглением. Нов вспоминал её жаркие речи, описание покусываний и царапаний, почему-то особенно возбуждало обещание «звучащих знаков», которые женщина пообещала исполнить у него на лобке.

Лес не был девственником. В Ютландии он встречался с кудесницей Кали Ниной. Кудесницы жили там в специальной школе, где повышали мастерство, украшая ютские изделия растительными орнаментами, изображениями людей и животных и сценками из жизни. Им не возбранялось встречаться с соотечественниками из ОМО, при одном, правда, условии: родившегося ребёнка кудесница должна отдать в столичный Дом малютки, где его станут воспитывать ютантские учителя, и никогда не добиваться с ним встречи.

Дети вырастали, не видя родителей. Из них создавали активные магические отряды (АМО). Дюжинник виделся с бойцами таких отрядов, когда в места особо опасного прорыва обороны ютантское командование бросало чуть ли не все свои магические силы, и до сих пор помнил своё безмерное удивление при встрече с «активистами». Это были самые настоящие лесичи, но при вещун-контактах обнаруживалось, что мыслят они не по-нашему, а на ютском языке. Ещё поражали высокомерие и запредельная жестокость активистов, абсолютная готовность исполнять любые, пусть даже самые нелепые приказы. В разговорах на бивуаках они говорили, что возвращаться в Лесное княжество никто из них не желает, отзываясь о родине предков как о бедной и технически отсталой провинции. Княжество они называли кучей навоза, зато о стреляющих огнём громобоях и очках для темноты говорили с восторгом. Очки! Лес как-то примерил их, оказалось, что действительно видно много больше, чем при обычном зрении, но все изображения одинаково зелёные да ещё и рябят красными горизонтальными чёрточками. Истинное зрение куда надёжней и чётче.

Лёжа на кошме, Нов вспоминал свои нечастые встречи с Кали, её чистый смех и нежные руки, ласковые слова и первые робкие поцелуи. Они гуляли с Ниной под ютскими лунами – золотой и серебряной, – он припомнил, как мягко отсвечивали под ними её маленькие груди с острыми сосками, когда они однажды стали близки. «Ой, мне так стыдно, – шептала Кали, – они такие маленькие, чуть больше твоих… Вон у тебя какие накачанные. Знаю, ты по утрам подолгу тренируешься с мечами». И при этом робко закрывала почему-то пупок. «Я, конечно, могу наложить на свои груди кудеса, – сказала она как-то в другой раз, – и они станут казаться хоть во-от такими! – Она пририсовывала себе ладошками светящиеся шары размером с голову. – Но тогда тебе придётся целовать воздух, хотя ты, может быть, и не заметишь подмены… Нет, что я говорю? Ты-то заметишь, ты же у меня чародей. А простой лесич не поймёт, что это кудеса. Но мне от таких ласк будет паршиво, ведь я сама поцелуев не почувствую…»